— Дальше, дальше! — торопит Люба, еще не отдышавшись.
— Я кричу: не давайте ему снимать, освободите меня. Меня желудочный сок переваривает. А он, салажонок, против: «Постой, погоди немножко. Ты большой, всего не переварит».
— Ой!.. Сфотографировал?
— Еще бы! Всю пленку заснял.
— Мама! Выходит, что есть снимки, и папа должен их нам показать.
— Чего нет, того нет, — возражаешь ты.
— Ага! Попался! Сел в лужу!
— Лю-уба, — укоризненно тянет мать.
— Сел, вернее, нырнул в лужу океана не я, а фотокорреспондент. Китобазу качало, трос лопнул, палуба накренилась, и туша кита поехала к борту. Чуть человека не сплющила. Он и сиганул за борт. Его вытащили, а фотоаппарат буль-буль…
Дочь заливается. Она выпрастывает из-под одеяла стройную ногу с аккуратной ступней, и ты невольно переводишь взгляд на ноги матери — у Марии такие же, только больше, полнее. Материнские колени смотрят невинно, как у дочери. И руки у Марии такие же округлые в запястье, как у Любы.
И тебе уже хочется взять их в свои ладони, как руки дочери.
Любе передается твое внимание к матери — тянет руку к ее волосам. У Марии волосы рассыпаны по груди. Люба касается их свернувшихся прядей, и ты смотришь на них, как на драгоценность, как на слиток золота.
Ты просишь дочь — она перекладывает их к тебе на ладонь.
Твой взгляд тянет к себе женщину. И мать, радостно вспыхнув, пересаживается на постель — по другую сторону дочери.
Как сотрясение земли рождает родниковый ключ, так это перемещение и вспышка, осветившая лицо женщины, возвращают тебя к давней поре жизни, к поездке на Клязьму.
Ты видишь Клязьминское водохранилище… потом ты видишь Истринское, мелькают годы, сжимается сердце, женская рука берет на ладонь градину… берет уголь, выпавший из печки…
Дочь обнимает вас обоих:
— Вот теперь со мной все, кого я люблю…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
1
Два дня, Ольга Николаевна, не встречались вы с Медведевым и только разговаривали с ним по телефону. Каждый раз он звонил из Кривоколенного. Ни слова не было сказано о его поездке в Чистый переулок. И потому ваш голос в трубке был намеренно мягким и добрым. Вы извинялись, сожалели, говорили ласковые слова. Вы ухаживали за матерью и не появлялись на работе.
В воскресенье, когда мать особенно сердито заговорила о том, что ей не нужна сиделка, вы сказали, что часа на три исчезнете из дома.
— Вот и прекрасно. Затворилась, как в монастыре!..
Вы ей не возразили. И лицо ничего не ответило. Вы прислушивались к беззвучному голосу, который вас звал и торопил. Этот голос не был голосом Олега Николаевича.
У метро столкнулись с Беспаловым и Любой.
Беспалов передвигался на костылях, похожий на птицу, волочащую крылья, Люба, как птенец, подпрыгивала возле него. Они громко разговаривали.
— Воля — это тоже химическая реакция. Твой папа… — говорил Беспалов.
Люба подбежала к вам, как только увидела. Большие глаза девочки приблизились к вашему лицу.
— Ольга Николаевна, мой папа был у нас!.. Пока вы его лечили, он не хотел нас пугать… Хотя тут дело сложнее, — тоном взрослой поправилась она и посмотрела на вас, как бы ища подтверждения. — А это его друг, дядя Гена.
Вы обняли девочку, сладостно ощутив ее голову возле своей груди. Потом заговорили с Беспаловым. Вот и его время пришло — выписали из больницы. Вместе с Медведевым налаживает быт. Он неловко пошутил: хочу определиться в няньки к дочери Олега Николаевича. И вдруг смутился, когда вы не улыбнулись его шутке.
— Люба, а где папа?
— Он, Ольга Николаевна, сначала привез меня и маму на Кривоколенный, а потом повез маму в издательство. А мы вдвоем прогуливаемся. Дядя Гена пересказал мне много папиных историй. Хотите расскажу?
— Спасибо. В другой раз. Мне надо ехать…
День был свеж, просвечен прохладным солнцем. Вдруг показалось душно и тяжело спускаться в метро, и вы пошли по улице.
Вы проходили мимо магазина «Чай», когда из его дверей вышла стройная пара. Мужчина быстро и заученно подхватил женщину под руку и чему-то засмеялся.
— Держу тебя, как свою собственность. Кто бы мог подумать, что ты так переменишься и станешь ко мне благоволить.
— Я так устроена, — ответила женщина. — А ты разве по-иному?
Вы увидели знакомые, широко поставленные и удлиненные голубые глаза Лилианы Борисовны, узнали ее манеру говорить с ленивым холодком. Под руку с ней шел Альберт Семенович.
Вы пропустили их, занятых друг другом, мимо себя и придержали шаг. Тасует Москва людей! Варианты, вариации, миллионы сочетаний.