Иногда в качестве свидетелей допрашивали обвиняемых по аналогичным делам, переходивших границу вместе с ними. По делу Адольфа Шмайдлера, сапожника из города Скочув, и его братьев следователь решил допросить в качестве свидетеля некоего Ивана Герасимовича. По той лишь причине, что тот целый день – 11 июля 1940 года – провел в КПЗ (камере предварительного заключения) с ним и его братьями-беженцами.
– О чем говорят эти арестованные и на каком языке?
– Эта группа ведет разговор между собой спорного характера. …В этой группе сидят три брата. Из них Адольф плачет за своей мамой и сестрой, а два из них, по-моему, приехали из Германии по специальному заданию, так как все время говорят на немецком языке.
Никакого дальнейшего развития тема «специального задания» не получила, о шпионаже вопрос не ставился, но все это, видно, сказалось на определении обвиняемым мер наказания. Адольфу назначили три года, а его братьям – скорее всего, за разговор на идиш, принятом свидетелем за немецкий, – по пять. Такая вот, с позволения сказать, индивидуализация наказания.
От чего зависел размер меры наказания? Статья-то не самая страшная, по тем временам сроки невелики, и тем не менее для человеческой жизни пределы усмотрения от трех до пяти лет вполне достаточны.
Циркуляр ОСО при НКВД от 26 декабря 1938 года предусматривал, какие документы должны были быть в деле, направляемом немедленно по завершении следствия в адрес 1-го Специального отдела НКВД СССР для рассмотрения Особого совещания. Вот они: постановление об аресте, санкционированное прокурором, ордер на арест, анкета арестованного, две фотокарточки, справка о дактилоскопировании, справка о судимости, протокол обыска, квитанции о сданных на хранение ценностях, деньгах, протокол об окончании следствия и, наконец, утвержденное начальником УНКВД обвинительное заключение, а также заключение прокурора по делу и акт медицинского освидетельствования обвиняемого («к физическому труду годен»).
Все материалы дела должны быть подшиты и пронумерованы. В неподшитом виде, в особом опечатанном пакете прилагались так называемые «агентурные материалы» и список лиц, скомпрометированных показаниями обвиняемых.
И чтобы сотрудникам, готовившим протокол ОСО, не надо было мучиться, читая все дело, по каждому составлялся документ под названием «Повестка». В ней следовало кратко изложить сущность обвинения, указать, кем и как изобличается, прямо или косвенно (со слов). Составлялась эта бумага в трех экземплярах, дабы члены ОСО – высокие начальники, если заинтересуются, могли с нею быстро ознакомиться.
В состав Особого совещания входили: заместитель наркома внутренних дел, уполномоченный НКВД или начальник главного управления рабоче-крестьянской милиции, и, кроме того, в заседаниях для формы должен был участвовать прокурор СССР. Но собирались ли они на самом деле? Вряд ли.
«Нигде не упомянутое, ни в конституции, ни в кодексе, ОСО, однако, оказалось самой удобной котлетной машинкой – неупрямой, нетребовательной и не нуждающейся в смазке законами, – писал летописец ГУЛАГа. – …Не будет чудом, если когда-нибудь мы узнаем, что не было никаких заседаний, а был штат опытных машинисток, составляющих выписки из несуществующих протоколов, и один управделами, руководивший машинистками». Солженицынская метафора, понятно, не совсем точна, и тем не менее все и в самом деле было предопределено заранее, даже мера наказания. В деле Гершона Чешновера, продавца из города Новый Сонч, я встретил на копии обвинительного заключения рукописную резолюцию заместителя прокурора Днепропетровской области: «Нелегальный переход границы. 3 года ИТЛ. 3 августа 1940 года». Решение ОСО, вынесенное 10 августа, в точности повторило «предсказанный» прокурором срок.
Все туда, а они оттуда
Тех беженцев, кому удалось проскочить границу, избежав задержания, позже не задерживали, но с ноября 1939 года им стали предлагать получить советский паспорт. Это, помимо прочего, означало, что они не смогут выехать в любую другую страну, ведь начиная с 20-х годов границы Советского Союза были наглухо закрыты. Подавляющее большинство среди беглецов составляли мужчины, многие из которых рассчитывали позже перевезти в СССР жен и детей. Теперь они теряли возможность увидеть родных и близких. Около 25 тысяч отказались принять советское гражданство, не пожелав доставать из широких штанин – дубликатом бесценного груза – молоткастый и серпастый советский паспорт. Часть из них отправили обратно, а часть – арестовали.