Прошло какое-то время. Когда по вечерам друзья приглашали Бенаса к себе или на озеро, он обычно отказывался. Ему стали ясны тайны кладбища и безграничное притяжение могил — после работы он садился в автобус и уезжал далеко за город, за холмы, на одном из которых расположилось кладбище и куда, пока на этом месте еще не было кладбища, он часто приезжал зимой кататься на лыжах, всегда зная, как тоскует, как беспокойно ждет его Дейма.
Теперь он проводил здесь целые часы, уходил далеко за кладбищенскую ограду, в поля и перелески, потом возвращался и клал на могилу цветок. «Смерть величественна», — звучали в ушах слова поэта, и не раз ему казалось, что давнишние речи приятелям о тренировках души не были пустыми, что он многому научился и что многому научила его священная смерть Деймы и Герды. Как бы отдалились на много световых лет мелочи быта, жизни между стенами дома, улицами и работой, в нем стала расти некая духовная сила, которой, казалось ему, вскоре он сможет поделиться с людьми.
Однако в один из вечеров Бенасу пришлось вернуться к действительности. Приближаясь к могиле, он уже издали увидел на ней две пустые бутылки, а подойдя поближе — селедочные хвосты и огуречную кожуру. Очистив могильный холмик, он долго глядел на полные священного ужаса глаза Деймы и испуганное лицо Герды. Несколько вечеров могила оставалась неприкосновенной, но через неделю все повторилось. Как-то обмолвился об этом своему другу, тот вызвался пойти вместе, чтобы подстеречь и проучить негодяев, но Бенас отказался от помощи, надеясь управиться сам. Ждал четыре ночи подряд, а на пятую у могилы собрались четверо — две девушки и два парня. Ночь была лунная, и Бенас не только слышал голоса, но неплохо различал и людей. Один из парней долго елозил бутылкой о волосы Герды, пока, наконец, не откупорил. Бенас, сдерживаясь, направился к ним и, подойдя, спокойно спросил:
— Что вы делаете?
Девушки фыркнули, одна из них сказала:
— Полюбуйтесь на этого психа, ночью по кладбищу бродит.
— Что вы делаете?
— Не видишь? Садись, гостем будешь.
Бенас метнулся вперед, схватил за горло того, который приглашал его в гости, швырнул наземь, приподнял и опять швырнул, но в этот миг второй подставил ногу, повалил его и ударил открытой бутылкой по голове. В глазах потемнело, а когда Бенас очнулся, один из парней сидел у него на голове, а другой держал ноги. Девушки фыркали за памятником. Собрав все силы, Бенас вырвался и ударил, а потом все надолго погрузилось во мрак. Некоторое время спустя он увидел, что сидит на постаменте памятника, а рядом с ним парни и девушки. Одна из девушек большим носовым платком вытирала с лица Бенаса кровь.
— Видишь, на кого ты похож, — начал первый из парней. — Говорили же — садись, вместе выпьем.
«Но ведь это могила моих Деймы и Герды», — хотел сказать Бенас, однако промолчал.
— Так вот, голубчик, запомни: мы не какие-нибудь темные бродяги. У нас тоже есть идея, мы бродяги цивилизованные и потому пьем на кладбище, что презираем все — и жизнь, и смерть. И только потому, что мы философы, отпускаем тебя домой, — убирайся подобру-поздорову и никогда больше не сопротивляйся силе, которая мощнее тебя, поскольку у нее покрепче фундамент. Надеемся, ты поймешь, что мы и впрямь цивилизованные бродяги, а не какие-то темные подонки. Мы ведь не оплевываем ту или другую могилу, мы плюем и на жизнь, и на смерть.
— Вы сволочи, — тихо сказал Бенас, глядя на освещенное луной лицо Деймы.
— Может, оно и так. Но ведь среди тех, что не сидят и не пьют на могилах, есть сволочи и покрупнее. — Парень оглушительно рассмеялся.
Бенас долго молчал, вытирая со щеки засыхающую кровь. Потом, вскочив, снова бросился к ним, снова ударил, но промахнулся, а парни заломили ему руки.
— Ты еще ничего не понял, голубчик? Запомни: под нашими ногами фундамент покрепче, чем под твоими. Повторяю: убирайся, покуда цел. Ведь все равно ничего не добьешься.
Это было самое страшное из всего, что пришлось испытать в жизни Бенасу.
Еле брел он по холмистым перелескам, где когда-то бегал на лыжах, когда дома его ждали тоскующая Дейма и крошка Герда; мимо ехало такси, таксист вызвался подвезти, настаивал, говорил — может, денег нет, это неважно, я все равно еду, но Бенас отказался. Он с грустью говорил сам себе, что, наверное, сам он сволочь, раз у него нет такого прочного фундамента под ногами, как у тех.