Я не держала долго зла на патологоанатома, сделавшего заключение о том, что в крови Андрея Аристарховича Казакова обнаружен алкоголь в больших дозах. На наших доблестных гаишников, исказивших схему ДТП, тоже. С годами я поняла, что у них, скорее всего, не было выбора. Им приказали, и они написали то, что отвечало интересам прокурора города. В противном случае эти люди могли бы лишиться работы.
Бабушек из нашего двора, ставших невольными свидетелями той аварии и подписавших заведомо ложные протоколы, я перестала осуждать, когда узнала, что их просто-напросто запугали. Семеновне грозились тем, что посадят ее внука, отличника музучилища, за распространение наркотиков. Никитичну уличили в том, что она незаконно держит квартирантов, хотя этими квартирантами были ее многочисленные родственники из деревни. Петровне припомнили самогоноварение, на котором она попалась несколько лет назад. В общем, к каждой из свидетельниц участковый нашел свой подход. Но даже если бы эти старушки пошли наперекор представителям власти, это все равно не вернуло бы мне маму и папу.
Виноват в их смерти был только один человек – Синдяков. Это не вызывало у меня никаких сомнений, потому что я, будучи четырнадцатилетней девчонкой, своими собственными глазами видела, как все произошло. И лучше всех знала, что папа не выпил в тот день ни глотка. Он вообще пил спиртное очень редко, исключительно по праздникам. А вот когда прокурор вылез из своего авто, то сразу стало ясно, что он нетрезв. Все признаки его алкогольного опьянения были налицо. Было бы удивительно, если бы, находясь за рулем, этот человек не создал ни одной аварийной ситуации. Он ее создал, да еще и с самыми тяжкими последствиями.
В силу своей профессии Синдяков должен был блюсти закон, но выходило, что нарушал его направо и налево. Два человека по его вине погибли, а он еще умудрился извлечь из этого выгоду, заставив моего деда выплачивать ему моральный и материальный ущерб за испорченный автомобиль. Ариша был вынужден продать нашу городскую квартиру, и мы переехали с ним в коттеджный поселок.
Я не могла смириться с тем, что Синдяков живет и здравствует, а моих родителей больше нет. Это было неправильно, несправедливо. Он однозначно должен был быть наказан. Однажды решив это для себя, я привела свой приговор в исполнение. Через четырнадцать лет после того преступления благодаря моим стараниям мир Синдякова сузился до одной комнатки в доме престарелых, по которой он стал передвигаться в инвалидном кресле. По прошествии нескольких месяцев я посетила его там. Синдяков еще не превратился в призрак, но уж не был человеком: отвисшая челюсть, дрожащие веки, судорожное дыхание.
Как же мне удалось все это организовать? Теперь мне кажется, что легко, а тогда я сильно рисковала. Даже едва не загремела в КПЗ вместе с проститутками и наркоманками.
Отомстив убийце своих родителей, я стала по-другому смотреть на окружающий меня мир. Оказалось, что в нем полно негодяев. Одним из них был Кудринцев, директор кирпичного завода, на котором я работала юрисконсультом. Из-за его неуемного стремления к незаконному обогащению и к показухе на заводе произошел несчастный случай, в результате которого погиб молодой рабочий. Кудринцев сразу же нашел козла отпущения среди своих подчиненных – главного технолога, и тому грозил немаленький срок. Я вмешалась в эту ситуацию. В результате невиновный был оправдан, а Кудринцев... Нет, он не сел в тюрьму, он превратился в безвольный овощ, и остаток своей жизни ему предстоит провести в больничной палате. Я думала, что это будет для него репетицией ада. А вот какой-то остряк написал на заборе клинического городка: «Тяжело в лечении, легко в раю». Может, он и прав.
Кстати сказать, и от Синдякова, и от Кудринцева отказались родственники. Жены и дети ценили их только тогда, когда они были здоровы и богаты...
После второго удачно проведенного акта возмездия моя работа на заводе стала казаться мне пустой тратой времени. Я уволилась и занялась частной практикой, которая приносит мне самоудовлетворение. Близкие люди стали называть меня мисс Робин Гуд. Пожалуй, этим все сказано.
Глава 2
Примирившись с новыми обстоятельствами, Анна наконец заговорила:
– Как я уже сказала, моя мама вышла замуж за вдовца. У него была трехлетняя дочь Таня. Бабушка говорила мне, что сестра возненавидела меня сразу, как только меня принесли из роддома. Возможно, если бы я родилась мальчишкой, Таня была бы ко мне терпимее. Она ломала мои игрушки, обзывала меня, а я все равно тянулась к сестре, хвостиком бегала за ней и не понимала, почему она все время отталкивает меня. Лет до семи я вообще не знала, что у нас разные матери. Надо отдать маме должное, она относилась к нам одинаково. Хотя к Таньке она была, пожалуй, снисходительнее, чем ко мне. Та могла запросто сказать, что не будет убираться или мыть посуду, и мама это делала за нее. Я же однажды попробовала увильнуть от домашних дел, потому что опаздывала к подружке на день рождения, но у меня ничего не вышло. Мама твердо сказала, что я смогу уйти из дома, только когда сделаю все дела. Да, она определенно была со мной строже.