Мемориал надо расположить так, чтобы все время казалось, будто он вот-вот опрокинется, и противовесы, удерживающие его на месте, тщательно скрыть от глаз. Звук перекатывающихся металлических болванок добавит беспокойного ощущения. Любой шаг должен отдаваться гулким звуком пустоты.
Если посетители замрут, все остановится. Но уходя, им придется вновь потревожить покой. Предполагается, что тревогу почувствуют и они.
Вставала техническая задача: как измерить распределение массы в каждом из разношерстных кусков? Дома это не составило бы для меня труда: я мог бы взять напрокат магнитно-резонансный денситометр. Но вот как раз его на Земле, среди множества бесполезных для меня вещей, и не было, так что пришлось обходиться парой роботов и острием ножа.
У меня было много камней и предметов на выбор, и существовало искушение вовсе не придерживаться никакого общего принципа, кроме нестабильного равновесия всей структуры. Булыжники, обломки древних статуй, старинные механизмы… Модели, которые я делал, выглядели двусмысленно. Я не мог понять, станут ли они, если выстроить их в натуральную величину, грозными или нелепыми. Что выйдет - символ беззащитности перед лицом неумолимого врага или грозящая развалиться куча мусора? В конце концов я решил подойти довольно консервативно, скорее с достоинством, чем дерзко. Все-таки туристы, у которых денег больше, чем вкуса, - в общем, не те, кто обычно.
Мне удалось откопать двенадцать длинных балок из блестящего черного монофибра. Они стали спицами моего некруглого колеса. Это придаст композиции некоторое единство. Поперек обода ляжет прямой крест из четырех гранитных блоков, а пятый, побольше, отметит центр. Потом внутри я сплету целую паутину на основе монофибровых нитей.
Кое-кто переносил свои материалы в «Амазонию» и работал там, в зоне, отведенной под парк. Мы с Белой Горой решили остаться снаружи! Ее проект, как она сказала, был на этой стадии вполне портативным, а мой легко разбирался.
Пару недель спустя участников конкурса осталось всего пятнадцать. Прочие всё забросили, поддавшись пассивной депрессии, похоже ставшей теперь на Земле новой нормой поведения, а один покончил с собой. Художники с Вульфа и Мийховена легли в анабиоз - тоже что-то вроде самоубийства, только отсроченного: примерно из каждых трех заснувших один просыпался нормально, один - с какими-нибудь излечимыми умственными расстройствами и один сходил с ума и вскоре после пробуждения умирал, потому что не мог или не хотел жить.
На Петросе анабиоз не применялся, хотя кое-кто летал на другие планеты, чтобы прибегнуть к этому рискованному способу путешествий во времени. Некоторые даже пользовались им для финансовых спекуляций: покупали предметы искусства или антиквариат, а потом засыпали на сто лет или больше, ожидая, пока их собственность подорожает. Разумеется, могло случиться и так, что ее цена не сильно возрастет, или что ее украдут, или ее конфискуют государство или родственники.
Но если у тебя хватает денег купить билет на другую планету, почему бы не подождать, пока не накопишь достаточно, чтобы отправиться куда-нибудь по-настоящему далеко? Пусть растяжение времени сглатывает годы. Я мог бы полететь с Петроса на Мийховен с заходом на Скааль, потратив сто двадцать лет, а сам за это время прожить лишь три года, не подвергая свой разум опасности, и к тому же взять все свои ценности с собой.
Белая Гора работала с ветеранами - или, вернее, жертвами - анабиоза. Благодаря проповедуемому на Селедении антиматериализму никто из них не был движим меркантильными интересами, а большинство еще до того, как ложиться в ледяной сон, страдали какими-нибудь психическими заболеваниями. Мало кому после «лечения» становилось лучше, но все же просыпались они в мире, где люди, подобные Белой Горе, могли хотя бы посочувствовать их безумию, а то и указать выход.
Я посетил втрое больше планет, чем Белая Гора. Но я не видел того, что видела она.
Терраформисты перестарались. Дни делались все холоднее, а ночами иногда шел снег. Сначала он таял утром, потом - к полудню, потом легли сугробы. Тем из нас, кто хотел работать на улице, приходилось выдумывать, как бы потеплее одеться.
Мне нравилось трудиться на морозе, хотя я лишь командовал роботами. Я ведь вырос в небольшом городке к югу от Новой Гавани, где зимы долгие и суровые. Где-то в подсознании снег и лед ассоциировались у меня с веселыми играми, ждавшими нас после уроков. Правда, я уже наигрался в детстве.