Она шла, надменно закинув голову, по скромному беленому коридору мне навстречу. Свет из окна у меня за спиной падал на бледное лицо под гладкой французской челкой и играл на пачке распечаток, прижатых к пиджаку. После того, что она наговорила мне и моим ребятам на предыдущей проверке, здороваться не приходилось и думать – поняв, что недостачи на базе отсутствуют как класс, Мирей додумалась обвинить нас в подделке документов – вроде как «слишком чисто». Ну а после того как я отъехалась по ней и ее «сомнительному профессионализму» всей тяжестью скорпионьего ехидства, понятно было, что и она со мной вряд ли поздоровается.
Мы встретились глазами за два шага до того, как столкнуться, и решение проблемы случилось само собой. Это было похоже на то, как человек решается на убийство – иногда желание освободиться от нарастающего идиотизма становится настолько сильным, что о последствиях уже не думаешь.
Я схватила Мирей за плечи, прижала к стене (шурша, посыпались мультифорки с документами) – испуганные глаза – и крепко поцеловала ее. Черт побери, – думала я, уходя в пространство ее отчаяния и недоверия, – черт побери, кто-то же однажды должен это сделать, пока нож в ее кухонном столе еще не заточен – ах, он заточен? – тем более, – если мужчина ее мечты все еще курит ганджу и пускает дым в форточку дома нелюбимой, но такой предсказуемой толстухи и не идет через большой город туда, где может встретить Мирей, – кто-то же должен упереться плечом и стать тем, кого она сможет не бояться… Почему бы не я? Если пальчик ни одного мальчика не поднимается на то, чтобы заткнуть струйку небытия, которое точится сквозь плотину по имени Мирей… Ну, значит, это будет девочкин пальчик.
Она даже пыталась вырваться. Первые пару минут. Я чувствовала вкус ее крови из рассаженной губы, мягкая сладость вишневой помады растворилась в горечи – она недавно пила кофе, настоящий вареный кофе без молока и сахара, – ее зубы столкнулись с моими и отступили, ее язык осторожно прикоснулся к моим губам.
Она поверила.
«Где ты был столько времени?» – спросили ее глаза, когда я посмотрела на нее.
«Я пробивался сквозь леса и горы, любимая, и я успел», – ответил тот, кого она видела во мне.
– Поехали домой. Забери эти бумажки, и уезжаем, – сказала я, – работа подождет до завтра.
На лицах людей, мимо которых я вела Мирей за руку, вспыхивало такое облегчение, что мне показалось: ни один из них даже не заметил помады, размазанной по нашим лицам, и известки на дорогом пиджаке Мирей. Кстати, потом оказалось, что так оно и было.
Я засунула Мирей в первое попавшееся такси – где ты живешь? – да, езжайте, только не туда, куда она сказала, а в ближайший к тому месту супермаркет, – ее трясло в кольце моих рук, не женщина, воробушек, лицо белее молока, – и вот я сую таксисту пятисотку, фиг с ней, со сдачей, заберите себе, – и вот я тащу ее за руку по непривычно полупустым переходам гипермаркета, ржаные булочки, и топленое молоко, и сыр, и пучок укропа, и карамельный пудинг, и молотый кофе, и шоколадные пирожные на утро…
Да, я буду твоим домом и твоим обетованием, черт возьми; если Господь не прислал тебе кого-либо более подходящего, пусть не ворчит, что все срастается не так, как нужно… И все, что я чувствую, это иронию берсерка в прыжке через борт вражеского драккара, и ничего, кроме свиста заносимого над головой топора. Делай, что должен.
Она действительно совершенно не умеет готовить. Она сидит, поджав ноги к подбородку, и завороженно смотрит, как я шурую вокруг плиты. Она все время зябнет – когда я не обнимаю ее. Она дуется, выгребая мои носки из-под кровати (я запихиваю их туда каждый вечер, преодолевая желание поднять и сложить в ящик со стиркой), и она гладит мою одежду, «потому что у тебя все равно так не выйдет». У нее огромные голубые глаза, робкие и полные нежности.
Да, работу ей пришлось поменять. С понижением в должности, с изрядной потерей в зарплате – но кому, скажите, нужна в бизнесе безмятежно улыбчивая женщина, склонная уступать и соглашаться?.. Но по большому счету она не потеряла по деньгам. Я покупаю еду и плачу за квартиру.
– Вот что, – говорит мне Хэм, когда я как-то забегаю в паб без Мирей, – ты позволишь мне задать от лица всей компании пару идиотских вопросов? Мне, конечно, страшно, но я человек поживший, уже не сказать, что безвременно погибну, верно?
Я невольно фыркаю.
– Ну, в крайнем случае я тебя пивом оболью.
– Идет, – быстро отвечает Хэм, – вот скажи, ты помнишь, в ту пятницу Гершеле приходил с женой?