Прежде чем Джон успевает сообразить, прежде чем он успевает отсортировать образы трёхлетней Элли, ползающей по ковру и их матери в униформе почтальонки, моющей посуду и поющей на кухне, залитой счастьем, которое он лишь смутно помнит, которое всё ещё ранит и утешает его где-то в самой мягкой и уязвимой части его сердца, когда их отец ещё был здоров и работал на должности инженера в корпорации Иридиан; вот он подходит к их маме сзади и заставляет её восторженно взвизгнуть…
Джон стоит на песке.
Влажном песке.
Он смотрит вниз, в смятении, не понимая, как он здесь оказался.
Когда он моргает, песок не исчезает. Он мягко проседает под пальцами его ног.
Он сверкает белым светом под босыми ногами Джона. Этот песок мельче любого песка, который он когда-либо ощущал.
Он смотрит вверх. Его глаза, которые на самом деле не глаза, сосредотачиваются где-то вдалеке, может, на расстоянии нескольких сотен метров, может, на расстоянии всего десятков метров, а может, на расстоянии сотен миль… а может, на расстоянии нескольких сантиметров.
Массивное образование из камней возвышается из этого мелкого белого песка; стены этой скалы крутые, мраморно-зелёные, красные и чёрные. Волны бьются об основание скалы — волны мерцающего, золотистого океана, и выглядит всё так, будто кто-то уронил этот гигантский кусок зазубренной земли, деревьев и птиц и всего остального во впадину возле берега и оставил там.
Джон моргает, глядя на лес, примостившийся на вершине этого грубого, дикого с виду холма.
Там парят и кружат орлы.
Он видит ещё больше красочных птиц, тропических и абсурдных в сочетании с зазубренными поверхностями скал; и их золотисто-зелёные текстуры напоминают ему северное побережье Тихого океана дома. Здесь гнездятся морские птицы. Бакланы с их мерцающими зеленовато-чёрными перьями, тупики с красочными клювиками, чайки с таким ослепительно белым оперением, что Джону больно на них смотреть…
Над головой выгибается небо идеального кобальтово-синего оттенка.
Там клубятся облака, столь белые и высокие, что они выглядят ненастоящими вопреки клубам синего и золотого цвета, которые подсвечивают и затемняют их впадинки и выступы.
Весь пейзаж похож на дышащую, живую картину.
Джон никогда не видел ничего столь прекрасного, столь до предела переполненного жизнью.
Всё обладает присутствием. Всё и есть присутствие.
Всё живое — не только птицы и дельфины, которых он может видеть и чувствовать (последние прыгают и играют в приливе этих золотистых волн), но и каждая крупица песка, каждое пёрышко каждого крыла, каждая капелька воды и накатывающая волна, и дыхание ветра. Волны — это живой, струящийся солнечный свет, они кишат рыбой, блестящей бриллиантами.
Каждый покачивающийся зелёный листочек, каждая ветка, каждый камень, каждое облачко тумана от разбившейся белой пены…
Это всё живёт.
Всё источает свою особенную путаницу живой частоты. Всё содержит мир из чего-то ещё. Сложный, насыщенный, переполненный смыслом… уникальный.
Абсолютно прекрасный.
Это всё живёт в настоящем. В настоящем…
Джон не может выразить это всё себе.
Он может лишь чувствовать это. Ощущение переполняет его грудь; он затерян там, в силе этого места. Каждая его часть взрывается крошечными, раскалёнными добела огоньками, смещая его вибрации на некий высокий уровень, который он не в состоянии осмыслить — как звук, который могут услышать, возможно, лишь дельфины. Белый свет переполняет его ощущением столь основательной неподвижности, что он едва узнает себя в этом.
И когда он чувствует, что начинает адаптироваться, расслабляться и просто пребывать в этом месте…
Пейзаж вновь меняется.
Детали проливаются в его сознание.
Любое, на чём Джон сосредотачивается, становится столь детальным, что он теряется в нем.
Жилки в листьях шокируют его, показывая крохотные реснички и капельки воды, насекомых, переполненных таким количеством присутствия, что он ощущает прилив чувства вины за каждого раздавленного жучка, каждого комара, которого прихлопнул с бездумным раздражением, каждую муху, на которую замахнулся тапком или рукой.
Он видит глубокие чёрные глаза птиц. Та глубина зовёт его, манит его отыскать её источник… но он лишь вновь теряется, теряется в том, чего не может понять, в разуме, который движется так не похоже на его собственный.
Взмах крыльев, и птица исчезает, а он может лишь с любовью смотреть ей вслед.
Он ощущает озадаченность птицы, её попытки понять его.
Джон пытается напомнить себе, зачем он здесь.