Он хотел умереть. Он так сильно хотел умереть. Врег обнял его, растолкав остальных, укачивая его, гладя по волосам. У Джона не осталось энергии его оттолкнуть. Он лежал там, рыдая и свернувшись комочком на коленях видящего.
Он старался дышать, хрипел. Он помнил злость в глазах Элли, как она смотрела на него, словно он причинял ей боль самим своим присутствием там, в её идеальном, залитом солнцем мире.
Как будто Джон причинил ей боль самим напоминанием о своём существовании.
Только тогда, пока Врег продолжал баюкать его, бормоча что-то на незнакомом Джону языке, до него дошло… Элли всё ещё жива.
Она не оставила их окончательно.
Элли всё ещё здесь.
Глава 9
Сестрёнка
18 июля 2007 года.
Сан-Франциско, Калифорния
— Иисусе, Элли… — он широко распахивает дверь, одетый лишь в белую футболку и линялые джинсы.
Его светлые волосы убраны в хвостик. Ноги босые и кажутся причудливо белыми в тусклом свете прихожей. Увидев его, стоящего передо мной, и взглянув ему в лицо, я тут же с трудом сдерживаю слёзы.
Он ничего не говорит, вообще не тратит времени впустую, а подходит прямиком ко мне, преодолевая расстояние за два шага и обнимая своими сильными руками, закалёнными кунг-фу. Эти руки всё ещё удивляют меня, даже когда я просто вижу их под футболками и майками.
В своём сознании я до сих пор вижу его таким, каким он мне помнится из детства.
Может, какая-то часть меня никогда не отпустит ранние образы моего брата из тех времён, когда мы каждый день проводили вместе, когда я, мои родители и большинство друзей-соседей всё ещё называли его «Жуком».
Тогда Джон носил толстые очки и рваные кеды, на которых он одержимо рисовал маркерами. У него были руки, которые папа любя окрестил «паучьими лапками», а его ладони и ступни всегда казались слишком крупными по сравнению с остальным телом.
Он был тем ребёнком, который большую часть времени проводит, уткнувшись носом в книжку — по крайней мере, пока не возится с микроскопом. В выходные он часами таскал меня за собой, и я помогала ему собирать образцы, чтобы потом разглядывать их через увеличительное стекло. Большая часть этих образцов бралась из парка Золотые Ворота, но некоторые находились на клумбах вдоль тротуаров, в кампусе Калифорнийского университета, на Оушн-бич и даже на Аламо-сквер.
Мы разглядывали жуков, траву, улиток, птичьи крылышки, перья, цветы, воду из пруда и океана.
Но теперь Джон другой.
Он как-то изменился, в какой-то момент, пока я не видела.
— Ты один? — я стискиваю ребра руками.
— Элли… что случилось? Иисусе, ты выглядишь так, будто вот-вот замёрзнешь насмерть.
— Байк, — произношу я, дрожа. — Ты один? — упрямо повторяю я, зная, как ужасно я, должно быть, выгляжу; что дождь, ветер и грязь сделали с моим дерьмовым типа-винтажным платьем из Мишн-дистрикта, не говоря уж о макияже, который мама столько времени наносила на мои глаза и щёки, и который до сих пор ошмётками держится на лице и волосах.
Подумав о маме, я крепче стискиваю свои рёбра, чувствуя себя так, что хочется сдохнуть.
Неудивительно, что Джейден не хотел присутствия наших семей и друзей. Неудивительно, что он хотел поехать туда только вдвоём. Неудивительно, что он решил поехать туда на своём мотоцикле вместо того, чтобы раскошелиться и купить билет на самолёт, как это сделала я.
Как же удачно совпало, что на протяжении всей поездки обратно через Северную Калифорнию шёл дождь.
Я могу думать лишь о том, что сейчас я никак не могу посмотреть в глаза маме, после всех её пожеланий добра и предостережений, всех её деликатных попыток заставить меня пересмотреть, что я делаю.
Как я всё это объясню? Я никак не смогу сделать это, не вызвав то выражение печали и жалости в её глазах, а также, наверное, злости на Джейдена, может, даже ненависти к Джейдену, предубеждения против него, с которым она может никогда не справиться.
Конечно, Джон тоже никогда не простит Джейдена.
— Он не пришёл, — Джон решительно заводит меня в свою квартиру и закрывает за мной дверь. Теперь я уже неконтролируемо дрожу, и он, должно быть, видит это, потому что кричит через плечо: — Трей! Можешь принести мне одеяло? Или нет, подожди. Одно из больших полотенец. Голубое.
Я чувствую, как моё сердце съёживается.
— Чёрт. У тебя гости.
— Через минуту никого не будет, — твёрдо говорит Джон.
Он продолжает растирать мои руки и плечи голыми ладонями и следит взглядом своих ореховых глаз за другим мужчиной, пока тот идёт по коридору из соседней комнаты и несёт огромное, до абсурда пушистое небесно-голубое полотенце.