Смелая телефонистка работала за троих, не обращая внимания на то, что происходило вокруг. Только внезапный громкий крик радости, когда на линии кто-нибудь докладывал, что сбит еще один стервятник!
Нгуен Дык Чи — крестьянин из ближайшего селения, примерно сорока лет, выправка и движения военного человека. Та Нгок Куинь — лет двадцати с чем-то, рабочий с плантации маниоки. Во Вань Минь — восемнадцатилетний парень, худощавый, болезненный. Все трое не задумываясь бросились тушить загоревшийся поблизости дом. Девятнадцатилетняя Нгуен Тхи Мот, худенькая, маленькая, несмелая. На год старше ее, но такая же робкая Нгуен Тхи У. Обе работают на плантациях маниоки. Семиклассник Нгуен Ван Винь и его сверстник Нгуен Тхо. Мальчики оказали помощь защитникам го рода: перевязывали раненых, гасили «зажигалки»[23] и бегом таскали ящики с патронами.
Эта группа людей, которым трудно говорить о себе, — участники территориальной самообороны города Винь-линь. Я пристально гляжу на них, прислушиваясь к интонациям их голосов. Простые, добродушные люди — народ! Но в их ответах я нахожу новое значение привычных слов: родина, борьба, победа. Тысячи вот таких же вьетнамцев — крестьяне, мгновенно бросающие работу на полях по первому сигналу тревоги; молодые девушки из санитарных отрядов; подростки, хватающиеся за оружие при первом, еще далеком рокоте самолетов — встали на защиту священной и древней вьетнамской земли.
На следующее утро мы снова едем на берег реки Бенхай. Я опять гляжу на мост Хиенлуонг. Это единственный в мире мост, который не соединяет, а разобщает страну и народ… Ничто тут не изменилось за три года: два разных флага по-прежнему развеваются на противоположных берегах. Словно в кадрах фильма возникают передо мной патриоты Юга, с которыми я познакомилась тогда. Я вспоминаю сводки с фронтов этой борьбы и то, как все эти годы, затаив дыхание, искала на страницах газет новые сообщения с Юга, а порой впивалась в экран телевизора, жадно следя за скупыми кадрами документальных фильмов, отражающих перипетии битвы южан против сайгонских марионеток и их американских хозяев. Эта история борьбы стала неотделимой от моей жизни и всей моей работы. Хотя Вьетнам находится далеко от Польши и отделен морями, он все-таки очень близок мне!
…Рисовые поля сейчас еще более ярко-зеленые, чем три года назад: я приехала на месяц раньше. Дорога ведет прямо к мосту, поднявшемуся над рекой Бенхай. Я долго гляжу на этот внешне ничем не примечательный мост. В то время поездка сюда была для меня самым волнующим эпизодом из всего, что я видела во Вьетнаме.
Теперь я замечаю детали, которые тогда выпали из поля моего зрения: прошлый раз меня интересовал только знаменательный мост… Справа от него река разделяется на два рукава. На южном берегу возведено новое здание пограничного поста. Пагода, которая видна слева от него, превращена в огромный дот: об этом красноречиво свидетельствуют пулеметные и орудийные бойницы в его бетонных стенах. Антикоммунистические призывы-транспаранты стали иными по тексту, но остались такими же оскорбительными и наглыми по содержанию— в них явно сквозит бессильная злоба.
С южного берега доносится мелодия известной песенки «Мост на реке Квай». Я вспоминаю свою прошлую поездку сюда. Помню, тогда меня поразила тождественность двух названий — повести француза Пьера Буля (а также созданного по ней фильма) и книги, которая была подсказана мне собственным представлением о жизни Вьетнама и трагедии разделенного народа. Какой надуманной оказалась военная история, описанная в повести Пьера Буля! Воплощенная им в кинокартине, она — по сравнению с подлинной трагедией всей страны и с драмой тысяч людей, разделенных мостом на реке Бенхай — стала фарсом.
…Тем временем на «том» берегу мы вдруг заметили оживление — поднялась какая-то суматоха, беготня. Из здания пограничного поста выбежало несколько офицеров, они лихорадочно стали осматривать наш берег в бинокли. Видимо, их внимание привлекла к себе моя скромная особа.
Я стою под пальмой на берегу реки и с любопытством смотрю на эту беготню. С радостью думаю я о том, что вторая «грязная война» осуждена всем прогрессивным миром… А это значит, что американским империалистам придется уйти отсюда. Мой провожатый тихонько напевает популярную в ДРВ песенку:
Парень вдруг обрывает песню и хватает меня за плечо: напротив что-то готовится. Молча покидаем мы берег реки Бенхай и возвращаемся в Виньлинь. Там ждет меня короткая остановка в предместье и еще одна встреча. Встреча, в предвидении которой я внутренне подтягиваюсь.
…Мы сидим друг против друга. Длится ничем не нарушаемая глубокая тишина. У этой немолодой женщины с суровым и усталым, сильно загоревшим лицом погасшие глаза и тяжелый взгляд. Натруженные руки вяло опущены. Ее имя — До Ку. Вопросы замирают у меня на устах. Боль сжала сердце: как тут вести беседу? Все же, набравшись духу, спрашиваю мою собеседницу о ее дочери — семнадцатилетней До Тхи Минь Хыонг, ученице полной средней школы в Виньлине. Минь Хыонг погибла недавно во время бомбежки.
До Ку с трудом поднимается, медленно выходит в другую комнату, возвращается с фотографией и молча протягивает ее мне. Это единственное изображение дочери, которое осталось у пожилой, убитой горем, женщины. Такие маленькие снимки обычно вклеивают в школьные удостоверения… Полудетское лицо, узкие восточные глаза, косички, открытая улыбка. Одна из многих девушек, стремящихся познать мир, выходящих навстречу жизни, как и другие ее ровесницы в иных странах земного шара. Она чем-то похожа на мою старшую дочь; им ровно по семнадцати…
До Ку начинает говорить. Голос ее звучит глухо, устало. Слова падают тяжело, как непосильный груз. И каждое из них кажется мне вытесанным из большой глыбы.
— У меня было пятеро детей. Теперь их осталось четверо. Минь Хыонг родилась второй. Была здоровой. Выросла большая, сильная, добрая к людям. Отлично училась. Легко заканчивала среднюю школу. Для себя у нее вечно не хватало времени: дома она всегда помогала мне, присматривала за тремя младшими. Очень любила читать…
Женщина смолкает. Пауза затягивается.
— Нет, этого никто не мог бы предположить. Она вышла из дома в самый полдень, после обеда. Высокая, сильная, цветущая… Такая, как здесь! — глаза в бессильной печали впиваются в фотографию. — Вышла и уже больше не вернулась. Нашли мы ее мертвой…
Голос женщины дрожит, прерывается. Пауза. Потом еще несколько слов, как бы насильно исторгнутых из горла, схваченного спазмой нечеловеческого горя, подымающегося из глубины сердца:
— Вот работаю, чтобы не думать об этом… А не могу забыть ее ни на секунду. Разве мать может забыть свое дитя, рожденное в муках и выпестованное вот этими руками?.. Стоит закрыть глаза, как вижу ее снова — живую, красивую, никому не причинившую зла…
Младшая девочка приносит те немногие вещи, которые остались после Минь Хыонг: книжки, тетради, альбом для рисования. В тетради, где записаны домашние задания по вьетнамскому языку, мое внимание привлекло заглавие: «Нои Тюйен вой Фонг Хиенлуонг». Минь Хыонг начала писать сочинение на заданную в школе тему: «Беседа с рекой у моста Хиенлуонг».
До Тхи Минь Хыонг не вернулась в тот самый день, который принес траур во многие дома Виньлиня. Ее сочинение оборвалось на полуслове, а беседа с рекой Бенхай осталась неоконченной. Продолжение этого диалога можно прочесть на щитах, установленных на северном берегу реки. Аньдам, Бьенхоа, Биньжиа, Плейку — вот названия местностей, где недавно шли горячие бои патриотов Юга с американскими интервентами. Разгром вражеских гарнизонов в этих местах говорит сам за себя. Продолжение диалога, начатого юной Минь Хыонг, — это ежедневные сводки с фронта освободительной борьбы южновьетнамского населения против захватчиков-янки. Это также свет, горящий поздним вечером в полуразрушенных классах частично уцелевшей школы в Виньлине — этом форпосте свободы на 17-й параллели.