Мгновение — и на столе появляется сладковатое кокосовое молоко, добытое из только что рассеченного ореха. Мы сидим так, как того требует местный обычай — боком к «алтарю предков», который занимает самое почетное место в доме. Хозяйка показывает на противовоздушное укрытие: оно сделано тут же, в хижине, под полом. Но только я собралась спросить: часто ли при ходится пользоваться им, как вошло несколько жителей деревни. Пожилые женщины с глазами словно выцветшими за годы нелегкой жизни, а может быть, и от слез… Они состоят в Союзе солдатских матерей — чрезвычайно популярной в Южном Вьетнаме организации. По тем ласковым взглядам, какими они окидывают молоденьких солдат нашей группы, я угадываю их мысли: может быть, в этот самый момент иная мать солдата, в ином конце этой сражающейся страны дарит ее сыну самое дорогое: ласковую улыбку, сердечный жест, доброе слово или же угощает чашкой чая, связкой бананов…
Но вот появляются и представители местной власти. В хижину, которая по здешнему обычаю не имеет дверей, набивается все больше и больше крестьян, привлеченных вестью о прибытии женщины «оттуда»
В нашей местности, — говорит Бань, мужчина средних лет, энергичный и подвижной, руководитель группы самообороны деревни, — всего несколько лет назад проживало свыше 3 тысяч жителей. Сейчас осталось около половины. Вы спрашиваете, где остальные?.. Ответ ясен — в нашем районе с 1960 года побывало более семидесяти карательных экспедиций. Последняя из них зверствовала здесь не так уж давно — в конце прошлого года.
Но и это не все. За три последних года деревня Л. почти тридцать раз подвергалась воздушным налетам американских пиратов! Мало того: враг дважды совершал сюда «усмирительные» рейды на вертолетах. Мои собеседники показывают места вблизи деревенской околицы, где приземлялись ХУ-1-А и ХУ-1-В — «машины, несущие мучительную смерть», как их назвали крестьяне. Тридцать человек были смертельно обожжены и тяжело пострадали от напалмовых бомб!
Когда речь заходит о зверствах американцев и их сайгонских марионеток, стоящая рядом со мной молодая женщина показывает мне пятилетнего мальчика, уцепившегося за ее руку:
— Fro нам удалось спасти, хотя он был тяжело обожжен. Но его восьмилетний брат, мой старший сыночек, сгорел заживо…
Женщина до крови закусила губу и отвернулась, скрывая горькие слезы. Я смотрю на темные глубокие шрамы, которые капли напалма оставили на лице, спине и голове малыша, и мне не хватает дыхания… О, как бы я хотела сейчас показать этого полуживого ребенка и его убитую горем мать всем американским матерям! Особенно тем, которые так беззаботно тратят доллары, заработанные их мужьями — наемными убийцами — на крови беззащитных вьетнамских женщин и детей…
Во время проведения карательных экспедиций погибло несколько сотен жителей деревни Л. Желая устрашить оставшихся в живых крестьян, жандармы-варвары отрубили головы четырем местным жителям, вскрыли им животы, извлекли и бросили собакам внутренности, а печень съели… За пять лет бандитами сожжено четыреста домов. Некоторые из них — заботливо восстанавливаемые всей общиной — горели трижды и четырежды..
— Изверги уничтожили около 40 тонн падди[29], — перечисляет Бань, — убили более трехсот волов и буйволов… Зачем?
— Они говорят, — вмешивается в разговор один из моих собеседников, — что «убить одного крестьянина — это значит убить десять вьетконговцев. Убить же одного буйвола равнозначно тому, что убить десять крестьян». Вот какие они, эти бандиты!
Американо-сайгонские каратели хорошо знают, какой мощной опорой Движению Сопротивления стало население деревень Южного Вьетнама. Поэтому враг не брезгует никакими гнусными средствами, чтобы терроризировать и мучать крестьян.
Любой ценой и любыми путями враг пытается «усмирить» непокорную деревню Л. Несколько раз ее атаковали М-113— американские амфибии Во всех этих разбойничьих экспедициях, включая десанты на вертолетах, участвовали американцы. Четырежды только в одном 1960 году сайгонский режим пытался загнать народ за колючую проволоку и создать в Л. одну из пресловутых, «стратегических деревень». Тщетно!
Все больше и больше сельской молодежи уходило в партизанские отряды и в части Армии Освобождения. Группы территориальной самообороны возникли здесь, в 1960 году. Сейчас деревня освобождена. Но все равно, приходится ждать возможного нападения врага.
Поэтому партизаны все время начеку.
…Захожу в дома — просто невозможно отказаться от сердечных приглашений солдатских матерей. Одна из хозяек просит меня непременно попробовать тонкие, как облатки, почти прозрачные лепешки из соевой муки — блюдо, которое особенно любят в деревне. Поглощая аппетитные, хрустящие лепешки, я не забываю записывать рассказ хозяйки:
— Мое имя Тхи Ан. Мне уже семьдесят пять лет. Мой муж погиб еще в период первого Сопротивления — убили в бою. Родила я двенадцать детей, а воспитать мне удалось только семерых. Но не все они дожили до нынешнего дня: в 1957 году сайгонцы убили одного из моих сыновей… Молоденький еще был, всего двадцать лет. Меня тогда продержали в тюрьме несколько месяцев… Три сына и обе дочери сейчас далеко от меня — в лесу, борются против тех, что приплыли из-за моря. Из пятерых внуков трое стали связными в Сопротивлении.
— Тяжело жить одной?
— Что вы! Со мной невестка и остальные внуки. У меня два гектара земли — мне ее дала народная власть в 1947 году. Правда, потом враги отобрали ее, но вскоре пришел Фронт и снова вернул мне мой участок. Ну и люди тоже помогают…
В соседней хижине живет Динь Нят, «солдатский отец». Он вдовец: жена умерла несколько лет назад. Четыре его сына, одна из дочерей, зятья и двое внуков участвуют в Сопротивлении. У него есть участок земли в 2,5 гектара. Старик еще бодр, работает без устали и не поддается никаким болезням.
— Вместе со мной в этом доме живет одна из моих дочерей, — рассказывает Нят. — Мы с нею, да при помощи соседей, отстроили дом, разрушенный вражеской артиллерией в 1960 году. Если понадобится, у меня хватит сил, чтобы построить его вторично…
В хижину набиваются женщины. Они приносят с собой уже не связки бананов, а прямо охапки. Многие тащат крупные кокосовые орехи. Весть о гостье из-за рубежа молниеносно разнеслась по деревне.
Занятые беседой, мы совсем забываем о времени. Данг торопит: нам предстоит пройти еще через одну деревню. И вот мы уже прощаемся, крепко жмем руки гостеприимным хозяевам. Но… приходится вернуться! Оказывается, сельский «беспроволочный телеграф» действует безотказно: из соседней деревни, где узнали о нашем прибытии, пришли два пожилых крестьянина. Они настойчиво просят зайти к ним. К сожалению, приходится отказаться — не по пути. Тогда они просят хотя бы послушать, как идут у них дела…
Седой Чан Фыонг, с остренькой и длинной бородкой, на добродушном лице, тоже «солдатский отец»: в Движении Сопротивления сражается шестеро его сыновей. Первый из них ушел в джунгли еще во времена первого Сопротивления, в 1947 году. Младшие, а равно и два внука, пошли по его стопам.
— Отправил я их в путь, благословил и остался хозяйничать один с невестками, — говорит Фыонг. — Жалею, что сед, а то бы стал рядом с сыновьями…
Плечистый До Вам Хюэ — председатель отделения Союза крестьян в своей деревне. Я прошу его рассказать о жизни села. Хюэ надевает очки, достает из куртки блокнот и начинает перечислять:
— Враг дотла сжег в нашей деревне семьдесят домов. Мы сообща, всем «миром», восстанавливаем сожженные постройки. Создан комитет по охране зерна. Используем опыт периода первого Сопротивления — как лучше прятать от врагов урожай и тайно распределять рис, если они придут надолго. Научились ставить западни и устраивать ловушки на тропах. Есть и своя группа’ самообороны. Словом — мы готовы в отпору, если враг нападет на нас!..