— Убивать легко. — Созомен вздохнул. — Если мы в последнее время что-либо и узнали, то именно это. Когда ты сможешь возвращать жизнь столь же просто, как отнимаешь, тогда лишение жизни, возможно, еще хоть как-то будет оправдано. А до тех пор? — Он покачал головой. — До тех пор — нет.
— Мы смотрим на вещи по-разному, — сказал Ршава.
— Да, на многое, — согласился патриарх. — Если ты полагаешь, что можешь страхом заставить людей поклоняться темному богу, то я должен сказать: на мой взгляд, ты не прав.
— Я сделал это не ради того, чтобы запугать всех, — возразил Ршава. «Во всяком случае, не все, что я делал…» — Он сказал, что у меня нет силы. Он сказал, что у темного бога нет силы. Он проклял меня. Я проклял его. И вы увидели, какое из проклятий оказалось убедительнее.
— Нет, пока не увидел. Иногда они срабатывают медленнее, чем кажется поначалу.
— Тогда можете так и считать, пресвятой отец, — примирительно сказал Ршава. — Я жив. Он мертв. И на этом я строю свои выводы.
— Я так и предполагал. — Созомен посмотрел ему в глаза. — Полагаю также, что ты и есть тот священник, который оставил за собой кровавый след на пути от северо-востока к столице. Я молился, чтобы это оказалось не так, но, боюсь, места для сомнений больше не осталось.
— Я ничего не признаю, — заявил Ршава. — И не думаю, что ваше предположение можно доказать.
Патриарх еще раз печально вздохнул:
— Как бы я хотел, чтобы ты просто сказал: «Нет, я не тот человек».
Ршаве тоже хотелось так сказать. Он мог произнести это и сейчас, но Созомен ему не поверил бы. Наверное, он не поверил бы, если бы Ршава сказал это и раньше. И прелат ответил:
— Хотел бы я, чтобы жизнь была такой, как нам хочется. И чтобы я не был вынужден прийти к тем выводам, к каким пришел. Но жизнь такая, какая она есть, и я верю в то, во что верю. И я верю, что у меня есть доказательства того, во что я верю.
— Здесь мы с тобой расходимся. Твоими устами говорит темный бог. — Созомен плюнул, отвергая Скотоса, но сделал это едва ли не сконфуженно, словно напоминая Ршаве, что обязан так поступить. — Да, он может говорить твоими устами, но ты всегда должен помнить, что он лжет.
— У меня есть и другие доказательства его силы, кроме того, что он делает через меня, — возразил Ршава. Но тем, кто выступает против него, доказательства не важны. Они будут кричать, что он лжет, просто потому, что лжет.
— Возможно, ты сумеешь убедить всех, кто приехал на синод. Возможно… но я бы не осмелился делать на это ставку.
— Мы продолжим, как вы повелели, через три дня. — Ршава поклонился патриарху. — Значит, встретимся через три дня.
— Да, — все еще печально ответил Созомен. — Встретимся через три дня.
* * *Когда Ршава пришел в собор на следующее собрание синода, в притворе его ждали те же два чародея. Он поклонился им, как поклонился бы патриарху:
— Вам что-либо от меня нужно, чародейные господа?
Один из них передернулся от омерзения, а другой спросил:
— Как вы совершили то… с тем прелатом? Это ведь не было обычное заклинание. — Он с вызовом посмотрел на другого мага, словно подталкивая того заявить, что он ошибался.
— Моими устами говорил бог, — ответил Ршава.
Пусть делают из его слов любые выводы, если смогут. Он еще раз поклонился магам и проследовал дальше в Собор.
Несколько священников подошли к нему и даже принялись лебезить. Ршаве стало приятно, что у него появились сторонники. Но, увы, это были не те, кого он желал бы видеть на своей стороне. Он знал лишь двоих из них: один — пьяница, а второй имел репутацию священника, легко преступающего данные им обеты. Остальные, как показалось, были примерно такими же. Здравомыслящие и разумные прелаты, которых он хотел бы видеть рядом с собой, не пожелали к нему присоединиться. Ршава пожал плечами. Как он сказал Созомену, жизнь такая, какая она есть. Ждать, что она будет иной, — лишь напрашиваться на разочарование.
Созомен призвал собравшихся к порядку обычными молитвами. Кажется, почти все священники возносили их с большим рвением, чем в день открытия синода. Ршава счел это забавным. Он так их запугал, что они стали набожными.
Дебаты возобновились. Никто не оскорблял его в лицо, как Аркадий на первой сессии. Никто не оскорблял, но никто и не выступал в поддержку, даже те, кто перед ним лебезил.
Он продолжал спор. Если ему суждено выступать в одиночку против целого мира, значит, придется выступать, вот и все. Это лишь усиливало брошенный ему вызов. Те, кто с ним спорил, делали это гораздо вежливее, чем покойный Аркадий. Они с ним не соглашались, но и не осыпали бранью за его мнения. Ршава едва об этом не пожалел. Если бы он прикончил парочку спорщиков, это могло бы сбросить все нарастающее раздражение.