«Конечно…» Это слово прозвучало для него как насмешка. Ршава знал, насколько он далек от истины. И мужчины в храме, и каждая женщина на верхней галерее — все это знали. Борьба группировок была плотью и кровью империи Видесс. Нынешняя гражданская война стала лишь самым явным симптомом этой болезни. Видессиане мгновенно разбивались на группы и фракции и страстно отстаивали свое мнение независимо от сути спора: теологии, беговых лошадей, кто на какой улице живет… Они упивались спорами, и если все старые темы им надоедали, тут же находили новую. Ссора между крестьянами и ополченцами была тому живым доказательством.
После службы к прелату подошел Зауц:
— Клянусь благим богом, святейший отец, каждое ваше слово требовалось сказать. Каждое слово. Людям необходимо слышать такое, и провалиться мне в лед, если я не прав.
— Рад, что вы так думаете, почтеннейший господин. Боюсь, люди слышат эти слова каждый день. Но их надо повторять снова и снова.
— Что ж, если они не прислушаются к вам, то не станут слушать никого, — усмехнулся Зауц. — В конце концов, если они не обратят на вас внимание, вы заставите их об этом пожалеть — и в этом мире, и в следующем.
— Только не говорите, что и вы верите в эту идиотскую чушь насчет проклятий! — огрызнулся Ршава, уже готовый впасть в отчаяние. — Это вздор, и не более того. И любой здравомыслящий человек это понимает.
— Несомненно, — согласился Зауц. — Но много ли вокруг здравомыслящих людей?
И он направился к выходу раньше, чем Ршава сумел отыскать ответ. И этот ответ прелату не понравился.
Матрона, спустившаяся с женской галереи, отпустила комплимент: «Какую очаровательную проповедь вы произнесли, святейший отец». Ршава много чего мог бы сказать в ответ, но решил оставить свое мнение при себе.
С другой стороны, она, похоже, понятия не имела, что так много горожан его боится. Сам человек здравомыслящий — во всяком случае, он в это верил, — прелат даже не мог представить, что простое невежество может стать таким утешительным.
А поскольку оно было таким утешительным, он слушал женщину дольше, чем стал бы при других обстоятельствах. И все же прелат отвернулся от матроны, когда к нему подошла Ингегерд. Матрона пробормотала что-то о варварах и шлюхах, причем достаточно громко. Она так никогда и не узнала, как Ршаве захотелось ее проклясть — и как ей повезло, что он этого не сделал.
— Вы говорили очень хорошо, святейший отец, — сказала Ингегерд. — Но это у вас почти всегда получается.
— Спасибо. — Ршава поклонился. — Большое тебе спасибо. Как ты думаешь, кто-нибудь учтет мои слова? Это и есть истинная мера того, хорошо ли я говорил.
Жена командира гарнизона лишь пожала плечами:
— Этого я не могу сказать. Но хотела бы. Люди могут услышать, когда желают слушать, не более и не менее. А вы, видессиане, уж извините, склонны между собой ссориться.
— Как я могу обижаться на правду?
Ингегерд снова пожала плечами:
— Многие это без труда делают. — Это тоже было правдой, хотя прелат снова пожелал обратного. — Вы пытаетесь вести этих людей в нужную сторону. За это вы заслуживаете уважения, а они заслуживают осуждения, если за вами не идут.
— Не мне наказывать их, если они не следуют за мной. Хаморы отстегают их бичами со скорпионьими жалами.
— Так и будет, если Фос решит, что они этого заслуживают. — Хотя Ингегерд и была обращена в веру в благого бога, ее убеждения были тверды.
— Да, если Фос решит, что они этого заслуживают, — согласился Ршава, устыдившись того, что Ингегерд пришлось напомнить ему о владыке благом и премудром, стоящем за действиями варваров.
Ингегерд очертила на груди символ солнца. Если Ршава и обратил больше внимания на ее округлую грудь, чем на сам символ… если и обратил, об этом знал только он сам. И он уже назначал себе епитимью за подобное. А раз так, он всегда может назначить еще одну.
«Давай старайся, — зло подшутил он над собой. — Грех тебя волнует больше, чем епитимья. Чем больше ты простираешься ниц и молишься перед алтарем, тем больше ты желаешь кое-чего иного».
Он надеялся, что эти мысли не отразятся у него на лице. Скорее всего, так и вышло, поскольку Ингегерд не отпрянула от него, охваченная гневом или отвращением.
— Святейший отец, в городе что-нибудь сделали на случай, если в него хаморы ворвутся?
— Насколько мне известно, нет. До сих пор делалось все, чтобы удержать их за стенами.
Она кивнула:
— Мы должны все, что в наших силах, делать, чтобы сдержать их. Но надо быть готовыми и на случай, если этого мало окажется. Или вы полагаете, что я не права? И я там беду вижу, где ее нет?