Но все такие места он миновал благополучно. Постепенно Ршава пришел к выводу, что хаморов в лесу можно не опасаться. Ведь они степняки, и лес для них место странное, тесное и опасное. Однако другой вывод, сделанный позднее, заставил его вновь насторожиться. Хаморы могут и не рыскать по лесам, зато там могут скрываться бандиты-видессиане, которых не напугаешь высокими деревьями и мрачными тенями.
На ночь прелат остановился с подветренной стороны каменной ограды — лучшего укрытия он отыскать не сумел. Если он не станет разводить огонь, то может привлечь волков, а если станет, его могут заметить бандиты. Решив, что люди опаснее, Ршава предпочел темноту. И лишь после полуночи ему пришло в голову, что он словно оказался во владениях Скотоса.
Он поужинал копченым мясом и мукой грубого помола, смочив ее водой из растопленного во рту снега. А ведь это Ингегерд догадалась пошарить в седельных сумках хаморских лошадок. Она многому его научила — и многому из этого он предпочел бы не учиться.
— Дело сделано, — сказал он и вздрогнул от звука собственного голоса. Если не считать споров с собой, Ршава мало говорил с того момента, когда отъехал от фермы, где все еще лежала Ингегерд. Но все же он повторил: — Дело сделано, — и добавил: — Его нельзя изменить. Теперь уже ничего нельзя изменить. И с этого места я буду жить дальше.
Натянув на себя всю одежду и завернувшись во все имевшиеся одеяла, он улегся на снег. Если забыть о лошадях неподалеку, вокруг него словно раскинулся ад Скотоса — темная и замерзшая пустыня. Если он закоченеет насмерть, сильно ли изменится мир? Или нечто подобное было, есть и останется навсегда?
Ршаву затрясло, но не от холода. Он не мог закрыть глаза, страшась, что утром не проснется…
Но он проснулся — и начал возносить молитву Фосу в благодарность за то, что благой бог дал ему сил пережить долгую и холодную ночь. Знакомые слова застревали в горле, словно они там замерзли. Что сделал благой бог для Ршавы, для Скопенцаны, для Видесса? Насколько прелат мог судить, ничего. Нет, царящий вокруг хаос — наверняка работа Скотоса.
«Так мне что, следует теперь восхвалять темного бога?» Он отшатнулся от черной мысли, как отпрянула бы от скорпиона степная лошадка. Но, засев в голове, эта идея уже отказывалась уходить.
После завтрака, ничем не отличавшегося от ужина, Ршава поехал дальше. И вновь ему хотелось оставить у каменной ограды идею восхваления Скотоса. И вновь ему пришлось везти ее с собой, независимо от желания или нежелания. «Если я доберусь до столицы, сколько к тому времени наберется мыслей, от которых мне захочется сбежать?»
Но какой у него имелся выбор? Если Ршава не попытается добраться до столицы, то что ему делать? Единственная альтернатива, пришедшая в голову, — броситься с обрыва. Тогда он будет свободен от мира, а мир освободится от него.
Он покачал головой. Для этого решения он слишком горд — и слишком боится того, что произойдет, если он ступит на Мост Разделителя с душой, все еще запятнанной недавними грехами. Нет, ему остается только ехать дальше, в город Видесс.
И к тому времени, когда Ршава туда доберется, ему будет что сказать, и даже немало сказать, горделивым и умным богословам, никогда не высовывавшим носа за стены имперской столицы. Они видели мир в одной перспективе, видели его таким сотни лет. А у него теперь имелась иная точка зрения — по его мнению, более правдивая.
Они не захотят его слушать. В этом прелат не сомневался. Эти высокомерные ничтожества уверены, что знают ответы на все вопросы. Но если он покажет им правду, если ткнет в нее носом, как они смогут ее отрицать? Посылая его в Скопенцану, они знали, что он умелый богослов. И опыта ему требовалось набраться не в этом, а лишь в том, как управлять храмом. Что ж, теперь у него есть и этот опыт, и кое-что в довесок.
— Да, и кое-что в довесок, — сказал он степной лошадке, на которой ехал.
Та не обратила на его слова внимания. Но столичные прелаты и священники обратят. Никуда они не денутся. Даже вселенский патриарх. О да. Даже он.
* * *Через два дня Ршава въехал в город Кибистра. По дороге он проклял шайку хаморских налетчиков, решивших на него напасть. Он разделался с ними по очереди. Когда из седла выпал первый кочевник, остальные, наверное, решили, что у него припадок или нечто в этом роде, и поскакали дальше. Потеря второго товарища их тоже не остановила. Но когда третий умер сразу после того, как Ршава наставил на него указательный палец, остальные развернули лошадей и помчались прочь быстрее, чем скакали к нему. Ршава свалил четвертого, когда они уже спасались бегством, — скорее из азарта, чем по любой иной причине, — и позволил остальным скрыться.