Кому-то не нравилась эта скрытность, кем-то она воспринималась спокойно. Но так или иначе, вопросы скоро стихли, и старик получил право родиться в нашем городе заново, ведя свою нехитрую биографию с того июльского утра, когда я проснулся, разбуженный хлопком двери.
В чем же суть рассказа, спросите вы? Кому могут быть интересны серые пятиэтажки захолустья, собаки, сплетни, рожденные скукой, мелочная ненависть автора?
Но не спешите…
…Мой отпуск подходил к концу. Близилась осень. Вот уже неделю стояла мерзкая дождливая погода. Дома, в кубышке, лежала с таким трудом собранная сумма, которую решено было не тратить. Я надеялся, что рано или поздно мне все-таки что-нибудь подвернется. То происшествие было совершенно забыто, но ненависть, однажды поселившаяся во мне, так никуда и не делась.
После той встречи в подъезде я еще два раза сталкивался со своим врагом во дворе. Толком уже не понимая причин своего чувства, я смотрел на него огненным взглядом, стараясь вложить в него дополнительно презрение и насмешку. Старик больше не пытался здороваться со мной, он лишь смотрел в мои глаза, и лицо его принимало печальное выражение: печальное и как — будто немного виноватое. В те мгновения мне казалось, что он знает причину ненависти, и я испытывал тяжелое наслаждение от подобной мысли.
В тот день я сидел одиноко за столиком пивной, флегматично листал скучнейшую газету и хмуро прислушивался к стуку дождевых капель. На всем лежал отпечаток серости и тоски. Даже пиво, стоявшее передо мной, казалось, приобрело какой-то невыразительный тоскливый вкус.
Я уже собирался уходить, когда открылась дверь, и в пивную вошел старик. На его лице читалась растерянность. Сколько я помнил, он никогда раньше не удостаивал этот зал своим посещением. Собака, с которой он никогда не расставался, должно быть, осталась у входа. Меня старик сперва не заметил, так как я спрятался за газетой, размышляя, каким ветром его сюда занесло.
Час был ранний. За исключением меня в пивной сидели только два человека: вдребезги пьяные сантехники, находящиеся, как и я, в заслуженном отпуске. Они, бодро жестикулируя, что-то обсуждали, не обращая внимания ни на меня, ни на вошедшего старика, который, по- топтавшись нерешительно у прилавка, купил стаканчик портвейна и, к моему удивлению, уселся за мой столик, прямо напротив меня, хотя добрых пятнадцать столиков стояли свободными.
Я опустил газету, и наши взгляды встретились. Если бы он держал свой стакан в руке, то непременно уронил бы его. Я заметил, что первым его побуждением было встать и уйти куда-нибудь. Но он быстро совладал с собой и, грустно улыбнувшись чему-то, отпил вина, причем рука его почти не дрожала. Так как я не собирался вступать в диалог с этим человеком, мне ничего не оставалось, кроме как уткнуться в газету и сделать вид, что старика не существует, в то же время мысленно проклиная неприятное соседство.
Вдруг он что-то сказал, и голос этот был очень странным. Я поднял голову.
— Простите…
— Он умер, — сказал старик, глядя не на меня, а на дождь за окном.
Ничего не поняв, я предпочел промолчать.
— Он умер… Понимаете? — повторил старик.
— Кто умер? — спросил я, отложив газету и закуривая. Я старался, чтобы вопрос этот прозвучал с вежливым безразличием.
— Мой пес, — ответил старик. — Ему было пятнадцать лет. Я называл его Другом… А теперь он умер…
Старик не плакал и не жаловался, он просто констатировал факты.
Много бы я сейчас дал, чтобы слово, произнесенное мною тогда, не было услышано.
— Бывает, — сказал я и усмехнулся.
Он как-то непонятно посмотрел на меня, точно видел впервые, и отпил еще портвейна.
— Да… Бывает… — сказал он медленно, — собаки умирают… люди умирают… всё умирает… Но он слишком тяжел для меня.
Я молчал. Ждал. Я видел, что в душе старика что-то происходит.
— Помогите мне его похоронить, — выдавил из себя старик, и я понял, чего ему это стоило — унизиться до просьбы к ненавидящему тебя.
То, что случилось потом, называйте сами. Я не могу и не хочу давать этому название. Должно быть, мне почудилось, что настал удачный момент для мести.
— Нет. Не помогу, — раздельно, почти по слогам произнес я и, бросив окурок в недопитое пиво, ушел. В моем уме щебетало какое-то идиотское торжество.
Я вспоминаю тот день и те ощущения. Мне казалось тогда, что это был лучший день в моей жизни. Я стоял на балконе, злорадно глядя, как старик, шатаясь под тяжестью большого мешка, бредет к пустырю, как он возвращается за лопатой. Я представлял, как он копает яму под хлынувшим с внезапной силой дождем, как трясутся немощные руки, опускающие в яму мешок…