Он вернулся лишь через четыре часа: жалкий, мокрый человек, похоронивший того, кого он называл Другом…
В ту ночь я спокойно спал, и в следующую, и таких спокойных ночей было семь. Я даже не видел, когда его увезли в больницу, меня не было дома. В тот же день он и умер. Пневмония. Я не обрадовался его смерти, не до такой степени я плох. Но, не скрою, мелькнула мысль, что квартира вновь свободна и, возможно, наконец достанется мне, столько из-за нее выстрадавшему.
Отпуск кончился. Я работал. Ходил в пивную по выходным. О старике я забыл, но регулярно покупал газету с объявлениями.
Два дня назад ко мне по почте пришла бумага.
Старик завещал мне эту квартиру. У него не было ни единого родственника или друга. Всех их заменял старый пес, про смерть которого я сказал: "Бывает".
Я не знаю, как обозначить то, что я чувствую. Я не могу судить себя: мне кажется, что я к себе слишком мягок. Он мог найти во мне умершего Друга, а нашел убийцу.
Мои мысли путаются. Сбылась мечта… Квартира… Будь она проклята! Старик отомстил мне своим добром. Как он отомстил!
Я не могу умереть и в то же время не могу жить с этим. Вокруг захолустье, но захолустье отныне и в моей душе.
Мне осталось только одно: грязная пивная, в которой я постараюсь хоть ненадолго забыть обо всем.
16.01.2003- 23.01.2003.
Когда-то давно
Это было очень давно. Мы жили на окраине, и коровы ходили прямо по улицам, оставляя после себя характерные следы. Я вел тогда размеренную жизнь бездельника и нимало не беспокоился, так как родителям это нравилось. Как у всякого бездельника, у меня возникали порой разные мечты. Чаще всего я мечтал о вечной жизни, о красавице соседке и о походе на озеро. Все это было очень важно, но трудновыполнимо. Труднее всего было попасть на озеро, потому что на то существовал суровый и недвусмысленный запрет со стороны родителей. Общаться же с красавицей соседкой и вечно жить мне никто не запрещал, и озеро постепенно всецело завладело моими мыслями, тем более, что оно находилось недалеко от дома, в котором мы жили. Когда коровы паслись на берегу, я из своей комнаты слышал их скорбное пение и завидовал их независимости. Мне же оставалось только глядеть в окошко на узкую полоску воды и кусочек обрывистого берега. Больше ничего увидеть было нельзя, потому что вокруг озера росли деревья. Озеро почему-то называлось Белым, хотя ничего белого я в нем не замечал. Будь моя воля, я назвал бы его Небесным, потому что оно всегда было цвета неба: ночью — лиловое, на закате — красное, а в дождливые дни становилось серым. Я долго размышлял о неправильности названия, понимая, что без оснований название никто давать не станет, и страшно мучился при мысли, что разгадка скрыта за деревьями, словно с целью подразнить меня — опутанного паутиной запретов бездельника. Я до того дошел в своих переживаниях, что начал думать: озеро специально создано портить мне жизнь, и не будь его, наступила бы эпоха беспросветного счастья.
А потом я видел похороны. Поднимались с родителями по лестнице домой, и на нашей площадке стояла маленькая крышка гроба. Она была очень маленькая и очень красная. Я испугался маленькой крышки гроба, потому что подумал, что она для меня, но выяснилось, что она не для меня, а для красавицы соседки, которая утонула в Белом озере. Я ходил на нее смотреть. Все плакали, а она молчала, и я молчал, хотя хотелось задать ей несколько вопросов. На следующий день я ел блины и пил кисель, было вкусно и пасмурно, озеро было серым и настроение тоже. Если раньше мне запрещали только ходить на озеро, то теперь запретили даже думать о нем, и я мучился оттого, что нарушаю этот запрет, без особого ущерба для аппетита.
Когда блины кончились, жизнь потекла так же размеренно, как и всегда. Я продолжал думать об озере, смотреть в окошко на воду, похожую на небо, и бездельничать. Родители продолжали опутывать меня запретами и ни разу не сварили мне кисель, хотя мне этого очень хотелось.
Это было очень давно, и осознание собственной испорченности уже не доставляет тех страданий, хотя и сейчас неловко вспоминать, что запрет все ж таки был нарушен, — я сходил на озеро, когда родителей не было дома, а была старая бабушка, следящая с балкона за тем, как я хожу по двору. Но бабушка была очень старая и уснула, а я пошел на озеро и увидел другой берег с белым, как снег, песком, там не было никаких обрывов, как тот, на краю которого я стоял, а вода в озере была голубая, потому что голубым было небо. И я засмотрелся на эту воду и упал в нее, потому что обрыв был скользким. Вблизи вода оказалась не такой голубой, как с обрыва, но, как ни странно, еще больше походила на небо, потому что, как и у неба, у нее не было дна. И я тонул в этом небе. Небо затягивало меня. И я тонул целую вечность. Дома уже съели блины и выпили весь кисель, а я все тонул, и красавица соседка тонула вместе со мной, и еще многие бездельники вроде меня.