Но дальше, к удивлению Мурзабая, все развивалось не так быстро, как он полагал. И думки его постепенно вошли в более спокойное русло. Карательный отряд в село так и не прибыл, прискакал один Назар. Повел себя странно. С отцом и домашними разговаривать не стал. Первый день провел в Сухоречке, сперва навестил Смолякова, потом Хаяра Магара. Лишь поздно вечером сел с отцом за один стол. Мурзабай, радуясь отсрочке расправы с мятежным селом, выставил на стол четвертную бутыль первача, сбереженного им за дни беспокойной трезвости. Угощал Назара как дорогого гостя. Сын все же! Недаром оплакивал его в ночь сурхури! Без вести пропал. А теперь сидит живой, невредимый, но еще более непонятный, чем прежде.
— Где Симун? — жестко спросил Назар.
— А откуда мне знать? Ты вот сын мне, а и то как чужой стал. С хаярами водишься, со мной — молчок. А Симун что ж, не Мурзабай он теперь. Отрезанный ломоть.
— Ладно. Без тебя дознаюсь про Симуна. И найду его. Вздерну на осину, как они — Белянкина. А ты, уважаемый Павел Иванович, кто же сам-то будешь? Ни богу свечка, ни черту кочерга. Пьешь, говорят, много да умничаешь. Отбился от своих.
«Мели, Емеля, твоя неделя, — думал Мурзабай, подливая сыну. — Слава богу, гол ты, я вижу, как сокол. Ничего ты от меня не услышишь — ни за здравие, ни за упокой. А от тебя надеюсь многое узнать».
Но сын, как мог, показывал, что отец недостоин высокого доверия. Однако первач на то и первач, чтоб развязывать языки. Оба постепенно разговорились и даже кое в чем сошлись: дружно ругали половинчатые действия Комвуча. Отец с хитринкой, чтобы испытать сына, а тот искренне и как всегда буйно.
— Мразь, грязь, размазня твой Комвуч, — разошелся Назар. — Не буду им служить, уйду к Дутову. Вот соберу новый отряд, разделаюсь с бунтарскими селами, в первую голову с Каменкой…
Все-таки выболтал Назар все, что надо было услышать Мурзабаю. Неудача постигла белых на юге: всех карателей бросили на фронт. Теперь Назар самолично выехал вербовать кулацких сынков. Посулил Саньке Смолякову и Ваське Фальшину златые горы, а те пообещали привести с собой надежных товарищей. Завтра собирается в Таллы. Скатертью дорога.
— Чередниченко болван! — стукнул кулаком по столу захмелевший офицер. — С оружием в руках поддался безоружным мужикам. Еще, говорят, надо мной насмехался. Я ему покажу Наполеона! Если красные не убьют его, собственноручно выпорю и расстреляю, как изменника.
«Вот он, маленький диктатор», — вспомнил Мурзабай слова Симуна и удивился теплому чувству, вдруг шевельнувшемуся у него к племяннику.
Странно: за племянника тревожится Мурзабай, а за сына нет. Что Назара ожидает завтра в Таллах? Один хочет там провести мобилизацию. Отговаривать — только масла подливать в огонь. Упрямое хурнварское племя! Все же решил предостеречь. Куда там! Взвинтился, понес какую-то околесицу. Усмехнулся самодовольно.
— Не совсем я один, отец, — похвалился Назар. — Двух верных адъютантов себе сохранил. Один в городе, сын купца Половинкина, а другой… Да, кстати, другой зятем тебе станет. Запрягу я тебя, старшина, в одну упряжку с Хаяровым…
И вот с этого в доме Мурзабая все пошло кувырком. Какой-то вихрь завертел всех, его дыхание обожгло камышлинского отшельника Тражука. Мурзабай еле уразумел, кого Назар прочит ему в зятья. Это, оказывается, хаяровский змееныш Чее Митти, которого Назар величает Дмитрием Макарычем.
Назар не только спас этого змееныша от фронта, но приблизил к себе, решил с ним породниться, женив на своей сестренке Уксинэ. Павел, умеющий сдерживаться, погасил первый порыв гнева. Только руки выдали его: задрожали так, что горлышко пустеющей бутылки дробно застучало по стакану. Вот с какой стороны хочет лягнуть его самана! Врешь! Не бывать тому. Не командовать тебе Назар, в моем доме, хоть ты и диктатор.
Отец настолько владел собой, что решил испытать сына шуткой. А вдруг просто ударил хмель в голову Назара? Как бы всерьез не принять просто пьяную болтовню.
— Невесту с собой, что ли, захватишь, по Таллам повезешь? В городе, чай, будете играть свадьбу?
— Не шучу, отец, — трезво и твердо сказал Назар. — Слово дал, слово офицера — и жениху, и его отцу Макару Данилычу. Породниться вам пора и в одну дудку дудеть. А свадьба будет здесь. Скоро. Дождусь адъютанта в Таллах, и вернемся сюда справлять свадьбу.
«Ну раз ты не шутишь, и я не стану шутить, — соображал Мурзабай. — Шуметь не будем. Пусть уезжает скорей. Ишь ты: слово офицера. Дай-кась кольну я его по офицерскому самолюбию».
— Денщик, что ль, у тебя этот Дмитрий Макарыч? Я так понимаю: младшему офицеру не положено адъютанта.
— Эх ты, деревенщина, — добродушно посмеялся Назар, довольный тем, что отец не перечит ему в главном, — Отстал… Сейчас чины получать некому. По положению я полковник, если не генерал. Я — командующий особой войсковой единицей. У меня неограниченные права. Сам чиню суд и расправу. Любого, если пожелаю, — расстреляю без суда и следствия — своей властью. Как же я могу обходиться без адъютантов?
Будь Назар чуть наблюдательней, заметил бы презрительную усмешку отца, почувствовал бы подвох в его видимом согласии на свадьбу.
Как только Назар утром отбыл в Таллы, Мурзабай отрезал все возможные пути к примирению с ним. Он давно решил судьбы дочерей. Для старшей возьмет в примаки Тражука — этот крепыш и добряк заменит ему сына.
Для своей любимицы Уксинэ он готовил лучшую долю, но дурная самана все спутала. Саньку Смолякова Мурзабай всегда считал женихом лишь на худой конец. Вот и наступил он, худой конец. За три дня другого жениха не найдешь. Шалопай он, Санька, но любит Уксинэ и первенец в семье — главный наследник торгового дела. А оно — надежное и прибыльное. Сухорукий торгаш хоть и дружит с Хаяром, но почтет за честь породниться с бывшим старшиной.
Не было б только помехи от строптивой Угахви, и — неизвестно — как сама Уксинэ? Не заартачилась бы. Надо до возвращения Назара окрутить молодых. Главное, чтоб ничего не пронюхал Хаяр, не послал за Назаром.
К удивлению Мурзабая, Угахви сама взялась устроить это дельце:
— Пусть засылает сватов. Все надо по обычаю. Не сам же ты пойдешь к Смолякову! Не бойся, огласки не будет, все устрою через Тимука. А он, сам знаешь, дружит с Емельяном и умеет держать язык за зубами.
Мурзабай был тронут: впервые Угахви пошла вместе с ним против сына. Невдомек ему было, что сама она задумала бунт против планов мужа насчет старшей дочери. В этом заговоре участвовали Тимук и сама Кулинэ, которая в последнее время перестала заглядываться на Тражука.
В двух домах Чулзирмы начали готовиться к малой свадьбе (большую, с недельным гуляньем, решено отложить до осени). Смоляков заверил Тимука, что до венца не будет никакой огласки. Труднее всех было сдерживаться жениху. Болтливый по натуре Санька прикусил язык, понимая, что может все потерять из-за неосторожного слова. Впрочем, за ним присматривал отец, никуда не отпускал его, а когда сам уходил из дома, для верности сажал под замок. В то время как жених томился взаперти, невеста сидела в добровольном заточении. Она проявила покорность воле родителей, рассудив, что лучше Санька, чем Чее Митти. Уксинэ не спешила замуж: еще бы пожила с родителями. Но такова уж девичья доля. Растят родители дочку, балуют ее, а придет время — торопятся сбыть с рук.
Уксинэ порылась в сундучке с приданым, нашла собственноручно вышитый платочек. Простые, бесхитростные слова: «Кого люблю, тому дарю». Теперь горько улыбнулась, рассматривая свою работу. Для кого вышивала? Кого же она любит или любила? Никого. И есть ли она, эта любовь, о которой столько пишут в книгах? Да о ней не только в книгах пишут, и в песнях поют — чувашских, русских.
Девушка в задумчивости поглаживала рукой вышитый платочек. Ну за кого, за кого она вышла бы по собственному выбору? Откуда-то всплыл неясный облик. Ах, это Леонид, бывший друг брата. За него пошла бы, да не сватает он. Городскую найдет. Но вот возник другой… Бог мой, да это же Тражук, дед Тражук, жених Кулинэ, — усмехнулась невеселая невеста. А ведь он какое-то письмо писал ей в прошлом году: Кидери с издевкой над Тражуком говорила об этом. И Уксинэ тогда легкомысленно посмеялась. А Кидери обрадовалась. Она сама любила Тражука. Да ни к чему оказалась эта любовь, стала женой Ехима.