— Не обидится она. Сама признается: я — жена Румаша. Разве не сень син?
— Пусть будет так, — засмеялась Кидери. — Но ты, Анук аппа, считаться сень сип как будто уже не можешь? Давно у тебя все это было…
— Откуда тебе знать, может, обновилось…
Пока Анук и Кидери хохотали, переговариваясь по-чувашски, Уксинэ подумала, что Оля не может понять, что происходит, и по-русски рассказала — какая теперь у нее и Кидери общая забота.
— Ваши мужья с нашими ребятами уехали на одной подводе, — Оля не знала, успокоит ее сообщение подруг или больше встревожит. — А мой бывший жених, Васька Фальшин, как будто объявил при этом: «Добровольно уходим в солдаты».
Услышав Олины слова, заговорила по-русски и Анук:
— Вот вы, выходит, и овдовели, верные подружки! Захотите увидеть мужей, дайте знать нам. Мы с Олей готовимся поехать в город. Вместе тогда поедем, — она подмигнула Оле.
Оля с нежностью посмотрела на Анук. Знакомство с Анук, известие, полученное о Румаше через Тражука, бесконечно ее радовали. Она вернулась в Заречье, проводив приятельницу.
Анук напомнила Уксинэ, что их отцы много лет дружили, пригласила как-нибудь зайти…
4
…Ятросов побывал в городе и вернулся с новыми указаниями Авандеева. Радаев отзывался в распоряжение уездного ревкома. Председателем восточного лесного ревкома и комиссаром отряда, если он будет создан, назначался Осокин. Поручение во что бы ни стало разыскать Малинина оставалось в силе.
Так Михаил Осокин — Салдак-Мишши, неожиданно оказался руководителем большого и ответственного дела.
Проводив Радаева, а с ним и Илюшу Чугунова в пригородное село Большую Сухоречку, Осокин и Федотов приступили к формированию отряда…
Бывшие фронтовики, чаще всего в расцвете сил, истосковались по крестьянским работам за четыре года войны и теперь — вернувшись по домам — оттачивали косы и серпы, исправляли колымаги, ремонтировали амбары и риги, предвкушая привычную радость от трудной летней страды.
Но за работу взяться так и не пришлось. Вернулись помещики, привезли с собой карателей. Власть Комвуча вновь попыталась устроить мобилизацию молодежи для фронта. Но люди не спешили на вторую войну. А те, кто готовы были воевать, — хотели сражаться за власть народа, ее укреплять и защищать. В каждом селе нашлось немало мужчин, — скрываясь от комвучских властей, они бежали в леса.
Отряд, сколоченный из чулзирминцев, вначале не насчитывал и ста человек. Но вскоре число народных мстителей перевалило за двести.
Палли больше всех скучал по дому, по мирному труду. Оклемавшись, он выразил желание вернуться в родное село, однако Киргури, теперь командир чувашей, стал отговаривать старшего брата.
Не послушался бы Палли даже братишку, последовал совету Салдака-Мишши.
— Вот как поступим, — сказал комиссар. — Хочешь работать — работай! Помогай сельским вдовым женщинам в поле. Найди себе напарника.
К Палли присоединились еще двое, которым было невмоготу без привычной работы. Таким оказался Вись-Ягур. Вызвался помогать вдовам и русский по имени Поликарп; чуваши звали его Поликаном. Все трое один другого крепче и здоровей. Если схватятся в драке, пожалуй, и пятнадцати противникам с ними не сладить.
Поискать работу мужики отрядили Хведюка. Его, как подростка, белые ни в чем не заподозрят и не остановят. А насчет того, чтобы перехитрить кого, он сообразит куда лучше, чем Спирька или Филька. Если Хведюк соврет: «Я — из Вязовки», — то получается вроде и правда, ведь его старшая сестра вышла туда замуж. И живет Хведюк больше не в лесу, а в селе. Ни к кому особенно не привязанный Вись-Ягур полюбил мальчонку всей душой — спас ведь Хведюк Вись-Ягура от неминуемой расправы.
Отряд изо дня в день пополняется новыми людьми — вот оружия маловато. Откуда взять? Приходится ревкому серьезно задуматься…
Из Сороки разведчики — Спирька и Филька — вернулись пи с чем. Непопятно, кто там теперь: белые или красные. Многие рабочие ушли за Блюхером, некоторые бежали в леса. И оружием там разжиться негде.
Филька на станции познакомился с молодым рабочим. Спирька по этому поводу чуть не поскандалил со своим неизменным другом. Он побоялся, что свяжутся они с каким-нибудь провокатором да и угодят в руки врага, комиссар предупреждал их быть осторожнее. Тогда же он сказал ребятам:
— Если придется заночевать в Сороке, то ищите пристанище возле станции! Помните, рабочим верить можно!
В отряд юные разведчики вернулись втроем. Спирька и Филька привели с собой еще и товарища Горшкова, мечтавшего стать партизаном. Филька, раньше всегда любивший пускать полову по ветру, на этот раз не стал хвастать и умолчал о начавшейся было ссоре со Спирькой, но потом не выдержал:
— Спиридон привел нас в лес под конвоем, — смеялся он. — Мы с товарищем Горшковым разговариваем между собой, идем рядом, а он сзади шагов на пять-шесть. Притворился, будто нога болит, захромал даже. Оглянусь незаметно — нет, идет нормально, не хромает, а всю дорогу руки из кармана не вынул! Вы, товарищ Осоки и, револьвера больше ему не давайте. Он в другой раз и меня пристрелит, не разобрав, что к чему.
Комиссар похвалил обоих: Спирьку — за то, что по потерял бдительности, Фильку — за находчивость: не растерялся, привел в лагерь нужного человека. Больше славы досталось хитроумному Фильке. Но комиссар все-таки Спиридону доверял больше: он теперь его даже иногда одного посылал в разведку, к тому же и револьвера не отобрал. Позже по этому поводу ему пришлось все-таки пожалеть.
Но заданию ревкома Спирька отправился в село Мокшу — разыскать Малинина. Обходя Вязовку кружной тропой, раньше, чем следовало, вышел на дорогу. Его заметили из села: тут же нагнал его всадник. Солдат. Молодой. Русский.
— Кто? Откуда? Куда идешь? — стал он расспрашивать малого, преградив ему дорогу конем.
— Вязовский. Никуда не иду. Лошадь свою ищу, — объяснил Спирька, поглядывая исподлобья.
— Почему при тебе уздечки нет? Вернись обратно. В селе проверим. Смотри: соврал — расстреляем!
Пока солдат выяснял его личность, Спирька не вынимал руки из оттопыренного кармана. Солдат внезапно заметил, что карман у паренька выпирает больше, чем следует.
— Руки вверх! — приказал он, хватая винтовку из-за спины.
Спирька не стал ждать дальнейших действий солдата, мгновенно достал из кармана револьвер и выстрелил. И не одну пулю выпустил, несколько раз бабахнул…
На выстрелы из села прискакали еще двое. Один спешился, подбежал к раненому, другой — пустился в погоню за юркнувшим в ивняк Спирькой.
Добравшись до мелколесья, Спирька, не оглядываясь, чуял — всадник почти догоняет его: за спиной совсем близко тяжело дышал конь.
Солдат, человек из других краев, плохо знал окрестные места. Не мог предположить, что дорога по крутому обрыву сбежит вниз. Вершины ивовых деревьев по оврагу издали можно было принять за кустарник. Перед том как въехать в этот ивняк, солдат было уже поднял саблю, чтобы опустить на спину беглецу, как вдруг конь громко фыркнул и резко повернул вправо. Солдат вновь направил его вперед и снова очутился у обрыва, но опоздал: малец, удиравший что было сил, уже успел прыгнуть под обрыв и скрыться.
Каратель возблагодарив бога, что не свалился в обрыв вместе с лошадью, поскакал обратно — в Вязовку.
Спирька угодил в кусты и лежал там недвижимо до тех пор, пока не услышал, что всадник восвояси повернул к селу. Но и поднатужившись, Спирька оторваться от земли не мог, — когда прыгнул, повредил ногу. Вновь попытался подняться и чуть не взвыл волком.
Помог счастливый случай — недалеко, за оврагом, на голе, работали трое: Вись-Ягур, Палли и Поликарп. Они давпо наблюдали за Спирькой, но вмешаться вовремя не могли, чтобы не выдать себя.
Вись-Ягур и Палли, спустившись под обрыв, перенесли Спирьку в другое, более падежное место — за ним могли вернуться каратели. В село Мокшу разыскивать след нужного человека пришлось послать Хведюка. Ягуру не хотелось отпускать Хведюка в столь опасный путь, но он побоялся возражать комиссару: мог поставить вопрос о неподчинении Вись-Ягура на ревкоме. Великан остался до наступления ночи охранять Спирьку. В сумке с харчами у пего хранились и наган, и гранаты. Ночью неудачливого разведчика доставили в табор.