Часть леса, где скрывались партизаны, они сами назвали табором. Ни заядлые грибники, ни опытные охотники не обнаружили бы приюта смельчаков, если бы даже искали.
К табору партизаны пробирались никому не известными тропами. Дорога была отмечена секретными знаками. Чтобы не проторить тропы, партизаны никогда не ходили гуськом, не ступали второй раз по одному следу. Возле табора и на заранее установленных местах были расставлены патрули. При опасности патрульный обязан был сигнализировать. Сразу рядом с табором начинался глубокий ров. Коли потребуется, по густо заросшему лесом рву можно перебраться подальше. Угол здесь укромный, однако партизаны не навечно здесь обосновались, и зимовать тоже не намеревались. До наступления осенних холодов решено было подаваться на соединение с Красной Армией.
И все-таки кое-где партизаны рыли и оборудовали землянки. В одной из них сидели захваченные в Чулзирме каратели. Жестоко расправляться с ними партизаны по намеревались: в городе в штаб карателей была подброшена записка: «У нас в руках заложники. Если каратели вернутся в Чулзирму или нагрянут на какое-нибудь еще селение, заложники немедленно будут расстреляны».
Уж, видимо, так: пока партизаны не включились в активную борьбу, штаб отряда еще не становится настоящим штабом. Осокин ведет работу по линии ревкома. Дело организации отряда целиком легло на плечи Федотова.
Отправив разведчика в Мокшу, Осокин долго ходил взад-вперед по лесной поляне. Забот у Осокина достаточно. Вести неутешительные. В Мокшу вот-вот могут нагрянуть каратели. Нацелились они и на Чулзирму и Самлей.
Раннее утро. Федотов еще спит. Осокин подошел к его шалашу, тихо ступая, чтобы не потревожить Леонида, остановился у дыры, заменяющей дверь, и снова задумался.
Удивительный человек Леонид Федотов! Очень красив лицом, но еще краше душой. Такой человек привлекает к себе людей. Молодой, выглядит еще моложе — строен, ловок. Казалось бы, что особенного в его облике: русоволосый чувашский парень. Даже брови светлые. Сейчас, когда Леонид спит, — кажется обычным. Но как только он проснется и своими улыбчивыми губами что-нибудь скажет, — собеседник невольно радуется — словно лучи утреннего солнца обласкали. Если такой человек с тобой заодно — это уже радость! Друга порой любишь как невесту. Удивительно! Леонид и Михаил — земляки, но раньше не сталкивались. Познакомил их Кояш-Тимкки!
А Воробьев, а Захар Тайманов! Молодцы оба.
Тут же Осокин вспомнил мичмана Павлова — он во время боев с Дутовым командовал фронтом. Намного моложе Осокина, а у Ленина несколько раз бывал. Павлову Совпарком всегда поручал ответственные задания. После разгрома дутовской армии Павлова вновь вызвали в Петроград. Осокин и не думал, что Павлов — чуваш, об этом он вчера совсем случайно узнал от Леонида…
Вот проснется Леонид, надо будет его подробнее расспросить о Павлове.
Леонид, словно угадав мысли товарища, открыл глаза.
— Коли проснулся, вставай, Леонид Петрович, — сказал Осокин. — Поговорить с тобой захотелось!
Семен Мурзабаев, привыкший рано подниматься, подсол к товарищам, расположившимся на траве у буерака. Неподалеку журчал родник, солнце заглядывало сквозь густую листву…
Осокип расспрашивал Федотова о Павлове. Симун, тоже воевавший на Оренбургском фронте, удивился, когда узнал, что их молодой командующий был чувашским парнем. Очень уж лицом непохож.
— Чуваш-то он вроде меня, — улыбнулся Федотов. — Говорить по-чувашски не умеет. Его отец — чуваш, мать — русская. Женился отец Павлова где-то на Тамбовщине и на постоянное жительство переехал в Питер, стал рабочим. Таким образом, сам Сергей Дмитриевич родился и вырос в Питере. Я с ним встретился в Москве, в школе прапорщиков. Тогда еще и я, и он мало в чем разбирались и все же внимательно прислушивались к словам большевиков.
— Постой, Леонид Петрович, не путаешь ли ты? — перебил его Осокин. — Ты, наверно, о каком-то другом Павлове говоришь. Ты говоришь, что он учился в школе прапорщиков, а наш Павлов — не пехота, как ты, а мичман. Весь чин его и звание заключены в двух словах: мичман Павлов! Так же славно звучит, как, скажем: «Адмирал Макаров!» Из Питера привел он матросов, матросов революции! А прапорщик — что это?! И ты прапорщик, и я мог стать прапорщиком. И Симун вон едва не стал им. Так, что ли, Семен Тимофеевич?
— Как высказался Назар: прапорщик — ни солдат, ни офицер, — подхватил Семен. — Не обижайся, товарищ командир, за непочтение к чину. Мне дядя рассказал, как в прошлом году вы с Назаром схлестнулись.
— Вы не смейтесь над прапорщиками! — весело запротестовал Федотов. — А знаете, кто был самым первым главнокомандующим при Советской власти? Крыленко, прапорщик. Павлова я встретил спустя месяц после того, как совершилась Октябрьская революция, в Смольном. Вначале не узнал и усомнился. Почему-то в морской форме, мичман. Сам меня окликнул. Вот тогда-то и поговорили с ним. Он, оказывается, был у Ленина…
— Кто, кто был у Ленина? — услышали собеседника откуда-то сверху.
— Нам, поди, тоже можно послушать?
— У Ленина бы-ыл?..
Теперь, оказывается, товарищи были у края буерака уже не втроем — многие партизаны окружили их, неслышно подходя один за другим.
— Михаил Антоныч, я до сих пор еще не забыл твои прошлогодние рассказы, — вмешался Шатра Микки. — И сейчас, оказывается, речь идет по тому же следу. По-моему, надо собрать на беседу всех солдат. Ты расскажешь, что знаешь о товарище Ленине. А потом товарищ Федотов поведает о том, что видел и слышал. Он хоть сам Ленина не видел, по ведь разговаривал с человеком, который побывал у Ильича. Такая беседа много пользы принесет.
Осокин рассмеялся:
— Может, тебя, братец, начальником клуба назначить? Начальником лесного клуба?
— Не спеши. Вместе со своим отцом, возможно, еще прибудет и настоящий начальник, — намекая на что-то, сказал Шатра Микки.
Собравшиеся не поняли намека сказочника. Но Осокин что-то уразумел, отвернулся и смущенно потер лоб. К толпе партизан подошел Киргури — он только что сменился с дежурства у землянки, где содержались каратели.
— Офицер проснулся, — доложил он, — опять дубасит в дверь.
— Что ему еще надо? — спросил Осокин.
— Говорит: выпустите нас, не имеете права!
При слове «право» партизаны, переглянувшись, посмеялись.
— Покажите вы ему его право, — предложил один. — Высечь до крови нагайкой да и расстрелять! Вот и все его право.
— Леонид Петрович, иди уж, успокой его, — предложил Осокин. — Ты умеешь разговаривать с офицерами. Тебя он уважает, даже держится почтительно. А видит меня — бранится, слюной брызжет…
Федотов неохотно поднялся.
— Не долго ты там возись, быстрее возвращайся. Я пока продолжу… — крикнул комиссар уже вслед.
Но беседу пришлось прервать. Совершенно неожиданно заявился в табор Тражук, которого многие знали. Все были обрадованы, что прибыл свежий человек, окружили его, перебивая друг друга, засыпали вопросами. Однако вести Тражука, полученные от Ятросова, успели изрядно устареть.
Тражук рассказывал о своих злоключениях: о пропаже жеребца, о том, как он попал в Ягаль. Жители табора немного успокоились, по поднялась новая волна оживления — пришел новый вестник, которого ждали, явился Илюша Чугунов.
5
На Вильитраве Румаш, вернувшийся после свидания с Тражуком, заметил, что жителей острова все больше охватывают неуверенность и уныние.
Шур-Прагань и Ларион Дятлов помогли Румашу, решившему действовать, собрать всех вместе.
— В наше поселение стали приходить гости со стороны, — вдруг сказал кто-то Румашу.
— А не боитесь, что появятся гости на конях да с нагайками? — спросил Румаш.
После этих слов что-то переменилось. Приунывшие, подавленные страхом люди окружили парня. Рассказывая о новостях, Румаш сообщил — что красные ведут героические бои, заодно вспомнил о славных делах Чапаева, даже о том, чего сам толком не знал, говорил как о достоверном.