Мнение Тимрука определить было сложно, кого он одобряет — «камунов» или кулаков. Л что сам в действительности думает? Когда ушли белочехи, он плясал от счастья посреди улицы — все видели. Во время скандальной сходки вроде остался в стороне.
— Ведь из этого Заманы может получиться человек саманы, — сказал как-то Ахтем-Магар Захару. — Хорошо было бы совсем перетянуть его на нашу сторону.
У Захара и времени-то не оставалось пристальнее понаблюдать за Тимруком. А Шатра Микки не очень-то одобрил предложение Магара, даже выразил сомнение, напоминая, что Тимрук «выпивает вместе с богачами». Захар все-таки стал присматриваться: «Тимрук не богат и не беден. Середняк. Народ прислушивается к его шуткам. Человек очень неглупый. Читает газеты. Надо начистоту с ним поговорить». Так он наметил. Но осуществить замысла не успел.
То, чего не успел Захар, неожиданно вдруг завершили Радаев и Арланов.
Новый учитель пришелся сельчанам по праву. Открытая душа, любит пошутить, по-чувашски говорит, правда, чудновато, неточно, с акцентом, что ли, — но он ведь из дальнего края.
Тимрук, у которого изба на горе, спускаясь в село, неминуемо проходит мимо дома Ятросовой. А ведь Арланов квартирует.
Тимрук, завидев учителя, поздоровается, брякнет что-нибудь смешное, крикнет:
— Замана!
Однажды из открытого окна дома, когда мимо брел Тимрук, ему особенно приветливо улыбался бритоголовый учитель. До того Тимрук в дом не заходил. Но в этот раз учитель зазвал его.
Постояли друг против друга и, скаля зубы, помолчали.
Первым не выдержал Тимрук — выкрикнул вычитанную сегодня из газеты фразу:
— Пролетарий — на коня!
Учитель расхохотался:
— Присаживайся, пролетарий. Давай почаевничаем.
— Чай любят русские, чуваш пьет чай… если нет кумышки, — и тут же сообразил, что не к месту упомянул про самогон. — В избе Ятросовой живут камуны, и кумышки они не пьют. Поневоле будешь чай пить, если поднесут.
— Газеты читаешь, а сам красивое слово коверкаешь. Научись говорить — ком-му-нисты, — поправил его Арланов.
— Без тебя знаю, — проговорил Тимрук, передразнивая Арланова тем странным акцентом, с каким тот говорил. — Если речь идет о Шатра Микки, то это — камун. Если о Евграфе Архиповиче, то — ком-му-нист.
— Я еще не коммунист, Владимир Наумович, как и ты — лишь сочувствую.
Хотя до сих пор Тимрук и Арланов с глазу на глаз не беседовали, а оказалось, друг друга знают по имени и отчеству, оба порадовались: учитель — за то, что чулзирминец правильно выговорил, а Тимрук — потому, что учитель и его включил в число сочувствующих. Он несколько обижался и даже беспокоился, что «камуны» вроде чуждаются. Если бы, как предлагал Ахтем-Магар, поговорил бы Захар с Заманой по душам, Тимрук, возможно, коммуне оказался бы преданнее многих.
— Ты чудодей, что ли? Откуда знаешь мои мысли? — постарался скрыть шуткой свою радость Тимрук.
— Знаю, — сказал Арланов и начал по очереди, загибая пальцы: — Белочехи уходили, ты смеялся над лозунгом эсеров. Это раз! Потом как-то выкрикивал: «Пролетарии всех стран соединяйтесь!» Два! Теперь бросил пить кумышку. Три… А твое давнее выступление на съезде эсеров? Так-то, брат.
С того дня близко сошлись два шутника-разумника.
Арланов не зря сказал Тимруку про себя, что он — сочувствующий. Он не думал о вступлении в партию. Антонина Павловна заставила Арланова призадуматься.
— Хочешь принести больше пользы народу, вступай, — посоветовала она.
Радаев только через неделю после письма от Захара сумел поехать в Каменку. Познакомился с положением дел в селе и решил все-таки объединить в один два Совета. На собрании коммунистов кто-то возразил — дескать, так мы нарушаем национальную политику.
— Нет, нисколько не нарушаем, — загремел басом Радаев. — Говорю же — временно! До осени подберите новый актив, а жениха своего агитируй, пусть станет коммунистом, — кольнул Тоню Арлановым. — Сама научись разговаривать по-чувашски. А Оля — Оля пусть перейдет жить в семью мужа… Тогда и в Чулзирме снова образуем самостоятельный Совет. А пока оставлять без внимания село даже преступно. Вернулись из тюрем кулаки, пока молчат, в банях парятся, самогон пьют. Но вскоре они начнут перелопачивать село на свой лад. Об этом и предупреждает Захар Тайманов.
Радаев достал из кармана письмо Захара и попросил Фиронову прочитать вслух.
— Слышали? Коммунист подписался в качество поручителя, — снова загремел его могучий голос. — Сам в село не вернулся. Его долг должны выполнить мы. Советы в Чулзирме заглохли. Вам всем надо проводить усиленную работу на чулзирминской стороне. А если не будет единого сельского Совета, все может провалиться. Вас просто слушать не будут, дескать, у нас есть свой Совет, до нас вам нет дела. Вот тогда действительно и будет, что мы нарушим политику партии. Не беспокойтесь, этот вопрос я улажу и в райкоме и в городе. А сейчас — приступим. Надо заняться продразверсткой, покончить с самогоноварением. Бедняков убеждать, а богачей-неслухов сразу отправлять в город!..
Оля смотрела на Радаева с грустью и даже с жалостью. Такой был веселый, открытой души человек, жизнь в нем кипела. Теперь под глазами черно, да и все лицо как-то потемнело. Можно подумать, что он никогда не шутил, не смеялся. Здоровье уходит. Мучают старые раны, а иногда бывают приступы необъяснимой боли. И катается оп тогда по постели, скрипит зубами. Неужели и Румаш вернется с фронта такой, израненный, потемневший?! Какой бы ни был, лишь бы жиеой вернулся…
Вдруг Оля просветлела, улыбнулась. Она явно почувствовала живые толчки под сердцем. И тут молодая женщина забыла и про все горести.
«Дитя Румаша шевелится!»
Предложение Радаева приняли. Решили, что выполнять работы по Совету в Чулзирме должен человек, знающий людей на селе. Антонина Павловна горячо и убежденно заговорила о Тимруке. Комячейка, выслушав ее, наметила уполномоченным Владимира Осокина, по прозвищу Замана-Тимрук.
Два дня спустя Арланов поучал Тпмрука:
— Смотри, Владимир Наумович! Ты теперь уже не Тимрук-Замана, а товарищ Осокин, у-пол-но-мо-чен-ный! И брось раз и навсегда выкрикивать: «Замана!» И лозунг «Пролетарий — на коня!» — тоже надо говорить вовремя и к делу.
— Без тебя знаю, — ответил Тимрук, как всегда скаля в улыбке зубы. — И за тебя возьмусь, научу чисто и правильно говорить по-чувашски. За каждое искаженное слово буду взыскивать штраф: в первый раз — десять рублей, во второй — пятнадцать, а там — и двадцать.
Вдвоем они перешли через верхний мост и направились было в Малдыгас. Арланов вдруг издали заметил Мирского Тимука. Оглянувшись по сторонам, работник Мурзабая быстро заскользил по обрыву вниз.
— Знаешь ты этого батрака? — спросил Арланов. — Может он стать опорой Советской власти?
Тимрук тихонько засмеялся.
— Этот батрак недавно из тюрьмы вышел. По денежному вопросу отсидел, да ты, верно, слышал? — отозвался Тимрук, неожиданно став серьезным. — Вместо того чтобы стать опорой или сесть «на коня», он скоро Мурзабая оседлает. А пока ищет всюду для Хаяр Магара кумышку… Сами варить остерегаются.
…Мирской Тимук спускался по крутому берегу Каменки действительно в поисках самогона. Вернувшись в село, Тимук удивился: односельчане, оказывается, гнать кумышку боятся. Из всего села, не очень и скрываясь, варят самогон лишь Чахрун Мишши да младшая сноха Элим-Чилима. С Чахруном Тимук решил не связываться больше, а узнав, что орудует Праски, направился к ней в баньку.
От щепы и стружек поднимался белесый дымок. Стоя спиной к двери, Праски что-то помешивала в кастрюле… Помаленьку с волнующим звуком «кап-кап!» наполнялась подставленная под трубочку кружка.
Тимук, стараясь не топать, прокрался в баню. Праски готовилась вылить наполнившуюся первачом кружку.
— Слишком рано пришел, Тимук пичче, — узнала почему-то нежданного гостя Праски, не оглядываясь. — Рано пришел. Пойди прогуляйся, просвежись.
Тимук молча закрыл накрепко дверь, присел прямо на пол.