Первые «камуны» не поняли его, чуждались… И даже родной брат отнесся к нему как к подкулачнику.
Тайманов сам, вернувшись ненадолго в село, познакомиться с ним ближе не успел. Лишь прибывший со стороны учитель хорошо понял Тимрука.
Среди крестьян-середняков авторитет Тимрука, оказывается, был очень высоким. Для них он не обертывался лишь только шутником и балагуром.
Тимрук водился с куштанами, а односельчане поговаривали:
— Наш Замана помалкивает о новой самане. Если бы он похвалил Советы, и мы бы тоже его поддержали!
Сам он свое небольшое хозяйство вел аккуратно. По характеру Тимук был добрым и честным. Немало хлеба давал в долг беднякам, вдовам-солдаткам, но никогда не ущемлял их, как какой-нибудь куштан. И это очень хорошо знали в Чулзирме.
Одним словом, и середнякам и беднякам пришлось но сердцу, что Тимрук стал главой села. Хаяр Магар, помня прошлое, пытался подпаивать его и склонить на свою сторону. Тимрук высмеял ого:
— Кумышкой будешь угощать — в каталажку посажу. А за перевод зерна на самогон продразверстку наложу. Пудов сто!..
Мирской Тимук не захотел признать нового руководителя села.
Но сам выслуживался как мог: поймав за варкой кумышки сноху Элим-Челима, написал на нее донос. Ловя самогонщиков, он, видите ли, помогает Советской власти.
Тимрук давно понял сущность Мирского Тимука. И однажды, при встрече, когда оказались вдвоем с глазу на глаз, сказал:
— Если еще раз вмешаешься, самого снова отправлю в тюрьму. А ведь сваренную Праски кумышку пили с Хаяр Магаром вдвоем! Почему же это ты не повел его к Чахруну?
Тимук, тяжело ворочая глазами, попытался поддеть Тимрука:
— Тебя пожалел. Он же твой сродственник…
— Его родственники — волк из Волчьей пади и сорока из Чук-кукри. Обоих вас с Чахруном выслежу в Чук-кукри и отправлю куда следует.
— У тебя нет права ущемлять батрака и бедняка, раз ты — Советская власть, — продолжал ершиться Тимук.
Тимрук посмотрел ему в глаза издевательски-насмешливым взглядом и тут же припугнул:
— Завтра еду в Камышлу. Пригласить Мурзабая на твою свадьбу, или свадьбу решили справить без него?
Сказав это, он не торопясь отправился своим путем дальше, насвистывая какую-то песню.
Тимук мелкой рысцой побежал следом.
— Владимир Наумыч, не шути надо мной… Не позорь бедного сироту. Дурную молву не принимай за правду.
Тимрук, прикинувшись, что не слышит его заискивающего голоса, засвистав еще громче, шел дальше.
Тимрук давно чуял, на что замахнулся Мирской Тимук. И его не удивило, когда «сирота» стал хозяином в доме Мурзабая.
Спустя три месяца после того, как Тимрук начал работать на общество, для жителей села слово «Совет» было равнозначно имени Тимрука-Заманы. Некоторые приняли это, другие его возненавидели. Больше всех Тимрук ругал Мирского Тимука и зареченского богача Фальшина. Они его боялись, но мечтали сжить со свету. Ненавидели и боялись они не только Тимрука, по и все его окружение.
Поэтому, когда в бреду Микки вспомнил имя Фальшина, Тимрук прислушался. Тот четко выговорил: «Нет у меня, Карп Макарыч! Документ у Тараса. Оп тебя и пристрелит…» Ревкомовская бумажка, о которой не забывал Фальшин и другие куштаны, сейчас в кармане у Тимрука.
Фальшин, выходит, не знал этого, по боялся, что подвернется случай и кто-нибудь воспользуется правом призвать к ответу и расстрелять.
И еще — Микки все время вспоминает Абрашкин Дол. До того как начать бредить, сказал жене: «Еле-еле выбрался из Абрашкиного Дола». Может, его там повстречал Фальшин, избил его и искалечил. Но не видно на теле ни синяков, ни крови. Ничего понять нельзя. Только время покажет.
Думает обычно Тимрук долго, но дело делает быстро. Он, не заходя домой, оседлал пегашку Анук и поехал по следу Микки. В Заречье он, провожая Гревцева в Вязовку за Ятросовым, заехал к Фальшину. Самого дома не оказалось, домашние сказали, что уехал в город.
Вернувшись к мосту и поговорив с Арлановым и Тоней, Тимрук поскакал к Абрашкину Долу. Когда-нибудь прежде, наверное, был здесь дол, а сейчас лишь неглубокая ложбина. Удивительно! След ведет из-под крутого берега Ольховки. А следа, ведущего к берегу, нот как нет. Сам ли Микки забрался туда, или же до снегопада кто-нибудь затащил его под обрыв? Далее Владимир Наумович стал рассуждать как настоящий следователь:
«Надо установить, в какое время пошел снег…»
В Ключевке Тимрук тоже решил кое-что разведать. В первую очередь навестил Семена. Тот не видел ни Микки, ни Фальшина. Нет, если уж начать какое-нибудь дело, — без женщин не обойтись — они гораздо наблюдательнее.
Анук Ятросова вчера вечером Фальшина не видела, по позавчера заметила, как он с загорелым, как цыган, человеком проехал в город. Знает даже, в каком доме в Ключевке останавливался сухореченский богач. Тимрук зашел и туда и там порасспрашивал. И действительно, напал на след волка. Вот что ему рассказали.
Фальшин вчера вечером привез с собой какого-то невзрачного, рябого мужика. Тот, намереваясь дотемна добраться до Чулзирмы, прошел дальше пешком, не заходя в избу. Фальшин остался ночевать. Вечером, верхом на коне, куда-то отлучался, вернулся поздно ночью. Утром рано запряг хозяйские сани и снова куда-то отправился, пообещав вернуться сегодня, а может, и завтра. Тимрук по санному следу доехал до высокого моста и, вернувшись обратно, заглянул в исполком, к Радаеву.
Радаев, как и Тимрук, человек сообразительный. Следопыта он не заставил долго говорить.
— Сам думаешь завершить дело или…
— Сам! — отрезал Тимрук, перебив Радаева. — Но помощь, может, и понадобится.
— Ладно. Если сейчас же отправитесь, до вечера сможете его словить и доставить.
Тимрук полез в карман, извлек бумажку, развернул ее перед Радаевым.
— Может, его и доставлять не надобно? — спросил он, прищурившись.
Николай Васильевич сначала ничего не понял, прочитал подписанную им самим весной бумажку. Разразился таким хохотом, что задрожали оконные стекла.
— Нет, Владимир Наумович, теперь не те времена, — сказал он. — Настало время прочной, устойчивой Советской власти. Судить будем. Но закону, перед народом, именем Федеративной Советской Республики…
Через полчаса Тимрук и два милиционера, переехав через высокий мост, завернули вправо по санному следу. Снег выпал неожиданно, поэтому никто еще на санях не ездил, их только ладили для зимнего пути. Снег, засыпав всю округу, прекратился. Утренний след сохранился нетронутым.
К какому же селу приведет он трех всадников?..
Тимрук задумался.
«Ведь он же убил и Сибада-Михали — отца Тражука. На суд, пожалуй, придется вызвать и Мурзабая, пусть расскажет о Фальшине все, что знает и помнит. Да поймать бы еще и того конокрада с цыганистым лицом. Если Микки умрет, не придя в сознание, — Фальшин сам, конечно, все будет отрицать, — нужны будут свидетели. Я, глупый, по пьянке, говорят, даже допрашивал о Михаиле-лапотнике Фальшина, по сам сейчас не помню… Хозяин квартиры чернявого не упомянул. Скрывает, что ли? Может, тот мужик остался в городе? И все же санный след, видимо, ведет в селение того темнолицего. Фальшин решил съездить туда, чтобы всех запутать. Ты, злодей, отнял у Сибада-Михали его пегую лошадь, а самого убил. А сегодня я сам на другой пегой лошадке выехал, чтобы тебя накрыть. Замана!»
Даже «заману» вспомнил Тимрук. Теперь он свое прославленное слово произносить вслух остерегался.
16
Новый год в этом году чулзирминцы встретили по-новому. Вместо сурхури по селу передавали незнакомое слово: «спектакль».
Так называемый спектакль вначале показали в Сухоречке. Арланов собрал всю молодежь села. Парни и девушки расходились после спектакля шумно и весело.
Качага [45]Матви всю дорогу кричал:
— Шире дорогу — Любим Торцов идет!
Семен и Апук, мечтавшие показать в Чулзирме пьесу на чувашском языке, наконец могли осуществить свой замысел.
Семен Николаев и Апук Ятросова в Ключевку не вернулись, перебрались в Чулзирму и стали готовить к Новому году драму «Бедность не порок» на чувашском.