Кто придумал эту кличку, неизвестно. Да это, собственно, никого и не интересовало. Просто Шаубек мог скрутить в бараний рог самого строптивого рекрута, и все знали это. Пока он молчал, он казался неопасным. Но голос его предвещал беду. Даже когда он с напускной веселостью вдалбливал новобранцам основы воинской премудрости. Еще явственнее, когда он орал, и уж совсем отчетливо, когда переходил на шепот. Сейчас Шаубек шептал.
— Хорбер, — шипел он сквозь зубы, — ну и кретин! Вы что, мыться не умеете? Не пригласить ли нам мамашу намылить зад господину Хорберу?
Затем громче:
— Пустить душ!
Хорбер вытянулся под душевой струей в струнку. Шаубек круто, до отказа повернул кран и обрушил на сжавшегося в веснушчатый жалкий комок парня целый поток воды, чтобы тот как следует почувствовал, почем фунт лиха. Как следует. И в этот миг из угла, где сгрудилась «команда» (какая уж тут военная дисциплина), тихо, но вполне отчетливо прозвучало:
— Закрой кран, гад!
Пауза.
— Кто сказал? — рявкнул Шаубек.
Молчание.
Еще громче:
— Кто?
Молчание.
Тогда Шаубек перешел на шепот:
— Вы мне скажете, кто это, понятно? Не то я из вас кишки выпущу!
Гнетущая тишина. И вдруг тот же голос:
— Ничего не выйдет, гад!
Густой, спокойный, почти бесстрастный голос. Каждый в «команде» знал: это Эрнст Шольтен — сноб, страстный любитель музыки, поклонник Баха и женоненавистник. Однажды был арестован за браконьерство.
«Команда» гордилась Шольтеном, но все немного робели перед этим шестнадцатилетним юнцом. Развитый не по годам, он совершал поступки, которые не должны были бы и в голову приходить сыну столь почтенных, родителей.
Вот и сейчас «команда» не понимала, что ему, собственно, понадобилось. Ну, придрался Шаубек к Хорберу, но в конце концов от струи воды еще никто не умирал. К чему затевать всю эту историю? Они не сразу уразумели, что Шольтен не мог больше выдержать, что он попросту дошел до точки. В эти последние две недели никто из семерки не реагировал так болезненно на бесконечные придирки. Это началось в первый же день, едва только мальчик предстал перед Шаубеком.
— Звать?
— Шольтен! — Короткая пауза, затем нерешительно: — Эрнст, Эрнст Шольтен.
Шаубек удивился:
— Дурацкое имя. Шольтен, в первый раз слышу. Как это вообще можно позволить себе называться Шольтеном?[1]
Шаубек сострил и ждал одобрения. Но шестеро ребят, что стояли рядом, не смеялись: они еще не усвоили, когда дозволено и когда не дозволено смеяться у Шаубека.
Шаубек продолжал:
— Слыхали вы хоть краем уха о цивилизации, Шольтен?
— Та-ак точно, господин унтер-офицер!
— Отвечают не «та-ак точно», а «точно», вы, разгильдяй! Стрижка волос тоже имеет некоторое отношение к цивилизации. Одно из ее завоеваний, понятно?
— Та-ак точно, господин унтер-офицер!
— Марш корчевать заросли! Начисто! Слышали? Начисто!
Предположим, шевелюра Шольтена изрядно отличалась от того, что принято называть солдатской стрижкой. Но до сих пор еще никто и никогда не предписывал Шольтену, следует ему стричься или нет. И когда он, выйдя из казармы, битый час сидел в подвале у полкового парикмахера, ему казалось, что каждый взмах ножниц и каждое движение машинки оставляют на нем позорное клеймо. Множество подобных мелочей, накопившихся у него в душе за эти две недели, словно динамитом начиняли сейчас каждое слово, которое Эрнст Шольтен бросал из своего укрытия прямо в физиономию унтеру.
Необычайная по напряженности обстановка: под душем голый, дрожащий, с вытянутыми по швам руками и совсем уже не веселый Хорбер. Задом к нему и лицом к тем шестерым в углу вне себя от злости — унтер Шаубек. А в углу — «команда»: Вальтер Форст, Зиги Бернгард, Альберт Мутц, Юрген Борхарт, Клаус Хагер и Шольтен.
Пятеро бок о бок с Шольтеном, но еще не заодно с ним. Правда, они уже почувствовали, что все происходящее совсем не похоже на обычные проделки вождя краснокожих Виннетоу.
Прозвище Виннетоу прилипло к Шольтену уже давно. Во всем его облике — черных как смоль волосах, худом желтом лице, длинном носе и остром подбородке — было что-то воинственное. У некоторых людей Шольтен с первого же взгляда вызывал неприязнь. К их числу относился и Шаубек. Чем закончится эта стычка? Да и как вообще она может кончиться?
И вот в то время как Шаубек, впиваясь взглядом в каждого, пытался обнаружить виновного, завыла сирена.