Члены бюро, все как один, повернулись лицом к Джахан. Что она скажет?! Клубного работника использовать в качестве свинопаса, по крайней мере, было несерьезно. Это понимали все члены бюро. Но высказанное Овезом, от имени председателя колхоза, заставило всех стыдливо опустить глаза и промолчать.
Гармонист некоторое время стоял в нерешительности, не зная, что делать. А потом дрожащей, то ли от волнения, то ли от гнева, рукой забрал со стола свое направление и молча покинул помещение библиотеки.
Уже в коридоре Еди дружелюбно похлопал Чары-гармониста по плечу, держись, мол, и они вместе направились в село.
Дни шли своим чередом. Солнце, как и миллионы лет тому кряду, своим восходом отмечало начало дня и, скрываясь за горизонтом, завершало свой ход. Жизнь, словно спокойная равнинная река, текла тихо, размеренно.
Еди жил у старшего брата, поэтому спорное наследство Веллат-ага — большой дом — перешло семейству Чары без всяких споров, а за спокойной беседой вечернего чая в кругу семьи.
Решили, что дом заселит семья Чары, а в следующем году приступят к постройке другого дома для семьи Бяшима, но чтобы новый не был более велик и красив, чем существующий… Таково было решение семейного совета.
Сегодня Еди, впрочем как всегда, проснулся позже всех в доме. Когда он, в спортивном костюме, с гантелями в руках, вышел во двор, там уже жизнь кипела вовсю. Каждый был занят своим делом, а в селе для работящего человека дел всегда уйма. Чары стругал черенки для лопат, а Бибигюль, казалось, вот-вот разорвется на части, чтобы все успеть по-хозяйству. Тут и дети от мала до велика, и скот, тоже немалый. Если дети чуть постарше пытались помочь матери, младшие же отрывали ее от дел. Вот и сейчас они с вымазанными молочной пенкой мордашками звали мать на помощь. Когда снимаешь ложкой молочную пенку прямо из казана, пальцы так и попадают на его покрытый толстым слоем сажи бок. Дети, на удивление похожие друг на друга, вымазаться сажей — великие мастера, а вот вытереть или помыть руки должна непременно мать.
Еди, выйдя во двор, начал заниматься утренней гимнастикой. В селах мало кто занимается специальными упражнениями для развития мускулатуры. Сам уклад сельской жизни заменяет утреннюю гимнастику. Движений сельчанам хватает, только успевай поворачиваться. Поэтому, когда Еди приступал к утренней зарядке, взрослые, чтобы не смущать его, делали вид, что не замечают, как взрослый парень делает никому не нужные, по их понятиям, движения и тратит столько сил впустую, зато дети окружали его плотным кольцом и завороженно следили за каждым движением.
Еди, закончив утреннюю гимнастику, весело подмигнул самому младшему сыну Чары и пощекотал его оголенный животик.
— Ну и вымазался ты, племяш, сущий чертенок! — сказал он ласково.
Но матери не любят, когда даже в шутку называют их детей грязнулями. Так случилось и с Бибигюль. Она, добрая и невспыльчивая по натуре, не выразила свою обиду громко, а лишь обратилась к ребенку:
— Дядя Еди сказал, что ты грязнуля, сыночек, но ему невдомек, что ты для меня самый сладкий. Правда, сынуля?! — сказала она, беря сына на руки и вытирая сажу с его щек. — Пойдем отсюда, мы сейчас умоемся и посмотрим, что тогда твой дядя скажет.
Еди понял, что обидел Бибигюль, и виновато улыбнулся.
Еди сел завтракать. Ел он с аппетитом жареное в курдючном сале мясо со свежим, только что из тамдыра, чуреком, словно молодой верблюд свежую траву.
Тумарли, хотя и согласилась на семейном совете уступить новый дом Чары, нет-нет, да проявляла свое неудовольствие тем, что ей приходится жить в небольшом и низеньком домике. Каждый раз ее сердце обливалось кровью, когда она видела Бибигюль входящей в большой и светлый дом. Нет, она явно не ссорилась с Бибигюль, но в любой удобный момент пыталась ее как можно больнее задеть своим бойким язычком. А в последнее время она явно старалась поссорить Бибигюль с Еди. Изворотливость женского ума известна всем, и если этот ум направлен против кого-то, то и до коварства тут не так уж и далеко.
Тумарли преследовала свою цель и шаг за шагом шла к своей цели. Сумей она рассорить Бибигюль с Еди, последний будет вынужден перейти жить к ней. Раз Еди будет жить в ее семье, то и дом безоговорочно перейдет к ним. Именно так трактовал Джинны-молла наследственное право по мусульманским обычаям. А Еди в селе долго не задержится, она была уверена в этом. Только бы найти подходящий повод, уж она-то сумеет воспользоваться любым случаем. В то утро, как показалось Тумарли, повод нашелся.
Еди, сидя на веранде, уплетал за обе щеки жареное мясо с чуреком и запивал чаем. Увидев это, Тумарли шмыгнула к себе в дом и принесла Еди полную пиалу дымящегося наваристого супа и сказала громко, чтобы услышала Бибигюль: