— Каждый день ешь всухомятку, так и желудок испортить недолго. Вот, поешь шурпы…
Тонкий расчет Тумарли попал в цель. Бибигюль, услышав ее слова передернулась, но все же нашла в себе силы промолчать и проглотить горькую пилюлю, уготовленную ее соперницей.
Еди, плотно позавтракав, собрался на работу.
— Гелнедже, ты выгладила мою рубашку? — крикнул он с веранды.
— К чему тебе выглаженная рубашка, Еди-джан, не на гулянку же ведь идешь, а на работу в поле, — ответила ему Бибигюль, не чувствуя за собой никакой вины.
У Тумарли, стоявшей неподалеку, загорелись глаза. Вот он долгожданный случай, решила она и принялась за дело:
— Ах, сиротинушка ты мой, была бы жива твоя мать, разве она так одевала тебя. Ты ведь уже настоящий джигит. А джигит что конь перед большим выездом, должен быть чист и опрятен всегда. А у тебя рубашка, словно коровой жеванная. Разве можно в таком виде показываться людям на глаза? Даже пуговицы еле держатся на ней, — сказала она с вызовом и, бросившись к Еди, с откуда-то взявшейся у нее в руках иголкой и ниткой сделала вид, что пришивает пуговицы на рубашке. — А ворот-то какой, просто срам. А ну-ка, Еди, сними ее и надень другую, хочешь, я принесу тебе совсем новую, еще неодеванную, рубашку Бяшима? Очень хорошая рубашка… А в таком виде я тебе не позволю выйти из дому, не хватало еще, чтобы на тебя пальцем указывали. А эту… — Тумарли брезгливо поморщилась, — сними, я ее постираю.
Еди знал, что рубашка не грязная, хотя и помятая, но все же сбросил ее с себя, не в отместку Бибигюль, а желая угодить языкастой Тумарли.
Когда Еди ушел, Тумарли выплеснула на Бибигюль всю накопившуюся желчь:
— Ишь ты, переселилась в новый дом и совсем забыла про парня, он скоро завшивеет от такого ухода. Какой стыд, какой срам, совесть променяла на дом!
Бибигюль стояла ни жива, ни мертва. Наглая ложь обезоруживает людей, а таких, как Бибигюль, и подавно. Говорят, слезы тоже ответ, если так, то она ответила своей обидчице. Крупные, с горошину, слезы катились из глаз Бибигюль.
— Чары, ты бы сказал своему брату Бяшиму, чтобы он немного образумил свою жену. С тех пор, как мы переселились в новый дом, она мне проходу не дает… Ведь и терпеть-то им всего год, — попыталась пожаловаться своему мужу Бибигюль.
Но Чары даже не взглянул на свою жену, а стал более неистово строгать черенок лопаты. Но и Бибигюль на этот раз не намерена была ему уступить:
— Ну что ты молчишь?! Тебе же ведь говорят…
— Не хватало мне еще в бабьи ссоры лезть. Разбирайтесь сами, — сказал он, зло сверкнув глазами, и, взяв в охапку готовые черенки, понес их в сарай.
Бибигюль молча повернулась и пошла в дом.
— Если кто попросит черенок лопаты, смотри не упусти, они в сарае, — крикнул ей вдогонку Чары, отправляясь на работу.
Вечером, вернувшись с работы, Чары вынужден был войти в свой старенький и низенький домик.
А Тумарли, вся сияющая, встречала своего мужа у порога нового дома.
Бибигюль уступила ей новый дом, уступила по доброй воле, ни словом ни упрекнув. Тумарли. Она уступила, желая сохранить покой большого семейства и веря в то, что добро всегда приносит добрые плоды.
Чуть брезжил рассвет, темнота ночи неохотно уступала место грядущему светлому дню.
Раньше эту предутреннюю тишину нарушал хорошо поставленный голос Джинны-молла. Он взбирался на не очень высокий минарет и, повернувшись лицом к востоку, как глашатай на шумном базаре, три раза произносил: «Я-алла-а-а». При этом он так долго растягивал «а-а-а», что всем казалось, что молла кроме «а-а-а» не произносит более никаких звуков. Сельчане говорили, а сам Джинны-молла охотно подтверждал, что таким образом он якобы разгонял с кладбища джиннов, успевших за ночь заполонить всю окрестность. И джинны, как бы подчиняясь воле его, уходили прочь. Так ли это на самом деле или нет, никто не знал, но за ним все же укрепилось прозвище Джинны — покорителя джиннов. Джинны-молла гордился своим прозвищем и охотно откликался на него.
Но сегодня Джинны-молла опередили.
— Кара-у-у-ул, люди, на помощь! Коня украли! Карлавача украли! — пронзительный голос Тогтагюль-эдже взорвал тишину. — Карау-у-ул!..
Сельчане на мгновение переполошились. Но вскоре многие, уже снисходительно улыбаясь и качая головами, поговаривали беззлобно: «Да это очередная причуда Тогтагюль-эдже. Неймется бабе».
И то правда, люди уже давно позабыли те времена, когда коней действительно воровали и увозили в сопредельное государство и продавали их там за большие деньги. Но когда это было? Эти времена давно уже канули в Лету. Кто сейчас станет воровать коня, ведь угнать-то некуда?!