Много вопросов задал Еди своему отцу, но так и не получил ответа.
Баба-сейис был из породы тех людей, которые терпели своего собеседника в зависимости от настроения. А настроение его, как погода весной, менялось резко и часто.
Еди знал Баба-сейиса и, отправляясь к нему, был готов к самому худшему. «Старый он человек, нужно выдержать все его прихоти, и только тогда, может быть, он покажет мне старинную конскую сбрую…»
Баба-сейис встретил вопреки ожиданиям Еди очень даже приветливо, пригласил его на второй ярус тахты, что случалось с ним чрезвычайно редко. «Начало хорошее, может быть, и в дальнейшем мне повезет», — обрадовался Еди, словно уже успел подружиться с Баба-сейисом.
Баба-сейис, усадив гостя, налил ему чая, выцедив из самого донышка чайника.
«Чай из самого донышка чайника — для друга», — вспомнил Еди поговорку, истолковывая эту примету в свою пользу. Он совершенно теперь успокоился.
— Баба-ага, я пришел к вам просить прощения за тот случай, — начал Еди бодро.
— Ах, шельмец, я знал, что ты рано или поздно придешь ко мне с этим, — ответил Баба-сейис, улыбаясь.
— Я люблю Карлавача не меньше вас, Баба-ага. Да я и не думал его угонять, просто, думаю, застоялся конь, дам ему совершить проминаж, вы простите меня!
— Бог тебя простит, милый, а вообще такое в молодости случается, не смущайся, — сказал Баба-сейис и хохотнул. — Я с самого начала так и думал, да только вот Овез, чтоб ему пусто было, все зудел, что ты угнал Карлавача, чтобы покрыть кобылиц соседнего колхоза. Да и Тогтагюль была не лучшего о тебе мнения, — у Баба-сейиса, когда он вспомнил Тогтагюль, увлажнились глаза. — Ну и бог с ними, я тебя прощаю, милый. Ты только при случае не забудь попросить прощения и у Тогтагюль. Она до сих пор помнит случай на качелях. «Это Еди сделал меня калекой», — твердит она до сих пор. — Баба-сейис наклонился к Еди и заговорщицки зашептал: — Ты скажи, мол, из Ашхабада хотел для нее доктора пригласить, да не получилось, на следующий раз, мол, обязательно приведу… Глупышка, она поверит…
Баба-сейис довольный собой засмеялся. Еди также был рад, что застал старика в хорошем настроении. Баба-сейис, как это бывало у него под настроение, рассказал Еди о своих похождениях в бескрайних просторах от самого Джейхуна, реки, прозванной так за буйный нрав, до Бахрыхазара, до моря, которое называется в наше время Каспийским. Как и следовало ожидать, он не забыл о конном походе по маршруту Ашхабад — Москва, в котором, конечно же, его конь Улкер был одним из самых сильных и выносливых и что слова Сталина «беспримерный подвиг» чуть ли не были предназначены ему одному.
Еди нутром почувствовал, что настал самый подходящий момент для просьбы:
— Баба-ага, говорят, что у вас сохранились древние конские сбруи, верно ли это?
Старик моментально насторожился.
— Да, есть, а тебе они к чему? — Баба-сейиса словно подменили, он теперь напоминал готовую к броску кобру.
— Ай, просто так спросил…
— Нет, ты не просто так спросил… — голос старика был ледяной, и Еди уже был не рад своему вопросу. — Ты не виляй хвостом, а отвечай прямо. Не Овез ли тебя ко мне подослал, говори?! Вчера пришел этот горемычный дояр и говорит: «Баба-ага, если хотите продать конскую сбрую, то есть покупатель из музея. Овез меня послал, чтобы вас предупредить». А сегодня ты приходишь… Ты передай своему Овезу, конскую сбрую я не продам, не продам. Слышишь, не продам! А теперь проваливай отсюда!
«Эх, обрадовался преждевременно, а теперь все летит к чертям. Как быть, встать и уйти или попытаться его уговорить, чтобы он показал мне эту сбрую?! Он стар, может со дня на день умереть, и сбруя так и останется лежать на дне сундука или Тогтагюль продаст кому-нибудь, ей-то она ни к чему», — подумал Еди и все же решил попытать счастье.