Хораз-ага окинул взглядом деревья, и на глаза у него навернулись слезы, словно он смотрел в лицо своего друга в смертный час.
Веллат-ага переселился в мир иной… Теперь его непременно называли Веллат-покойный, словно начисто забыв о том, что еще недавно величали Веллатом-садоводом или редко Веллатом-безногим.
Уж нет больше Веллата-ага, а жизнь продолжается. Вот уже прошло семь дней со дня его смерти, и братья Еди устроили поминки по своему отцу.
После поминок в первый раз за все эти семь дней Еди остался с глазу на глаз со своим старшим братом Чары, теперь уже главой их семьи. Еди, исподволь разглядывая Чары, заметил, что старший брат за эти считанные дни стал как-то старше и солиднее, словно перенял по эстафете отцовский нрав.
— Вот мы и осиротели, братишка… — начал он, тяжело вздохнув, а потом, как бы спохватившись, поспешил добавить: — Ты только не унывай, Еди-джан, у тебя есть братья, и мы не дадим тебя в обиду. Ты учись как учился, если что, всегда поможем… Кстати, как у тебя с учебой?
Еди невольно вздрогнул от этого вопроса, как и в тот раз, когда такой же вопрос задал ему в кабине автомашины Овез. Ему стало не по себе за свое малодушие. «Что ответить? Чары не Овез, его без ответа не оставишь. Но как ему ответить?»
— Спасибо за заботу, у меня все нормально… — пробормотал Еди.
Бяшим, занятый хлопотами по дому невдалеке от них, услышав ответ Еди, укоризненно покачал головой и с горечью в голосе спросил:
— К чему лгать-то?
Еди промолчал, но Бяшим не собирался оставлять его в покое:
— Я у тебя спрашиваю, зачем лгать-то?!
Чары, ничего не понимая, смотрел то на Еди, сидевшего с опущенной головой, то на Бяшима.
— Ты что, Бяшим, белены объелся?!
— Он врет все, нигде не учится. Видишь же, сидит, словно воды в рот набрал, шельмец…
Слова Бяшима были до того неожиданны для Чары, что тот лишился дара речи и округленными, полными недоумения глазами поочередно разглядывал братьев.
— Как это так, не учится? — все же сумел выдавить из себя Чары через некоторое время.
— Об этом ты уж лучше спроси самого Еди, — еле сдерживая гнев, ответил ему Бяшим. — Об этом я сам узнал вчера от Овеза. «Взяли бы своего брата к себе, а то он в городе кормится тем, что подчищает навоз в конюшне», — заявил он мне.
«Ах, вот откуда все это идет!», — зло подумал Еди, хотя и сознавал, что держать в тайне подобное долго навряд ли было возможно. Он вообще-то и не думал скрывать от своих братьев то, что бросил учебу, но в эти дни ему просто не хотелось прибавлять своим близким огорчений.
Овез опередил его. Все стало всем известно. Еди, вначале было растерявшемуся, теперь стало как-то легче, теперь нечего скрывать от братьев. Чему быть, того не миновать.
Тумарли, направляясь от тамдыра с выпеченными чуреками, приостановилась рядом с братьями и, еще даже не совсем разобравшись что к чему, начала вздыхать и громко ахать: «О боже, сохрани и помилуй, тоба-тоба…» И Бибигюль вышла из дома с ребенком на руках. Волнение охватило все семейство.
Четыре пары глаз уставились на Еди. В глазах Чары Еди прочитал растерянность и жалость к нему. В глазах Бибигюль он видел печаль и безграничную, почти материнскую к нему нежность. Глаза Бяшима были полны гнева и стыда за своего младшего брата. А Тумарли глядела на него свысока, с презрением.
— Ты же ведь писал, что учишься, Еди? — спросил Чары, прервав затянувшееся молчание.
— Заврался вконец… Он и отца обманывал… — дрожа от гнева выпалил Бяшим. — Что молчишь, отвечай!
— Бяшим! — голос Чары прозвучал строго.
Бяшим в силу послушания, принятой в туркменских семьях, поумерил пыл, но все же решил высказаться до конца!
— Нет, Чары, я не могу смириться с этим… Если, теперь, когда умер наш отец, каждый будет делать, что ему заблагорассудится, ничего хорошего из этого не выйдет. Пусть он завтра же отправляется в город и продолжает свою учебу…
Бяшим, забывшись, вытер глаза тряпкой, вымазанной сажей. Это еще больше разозлило его, и он, плюнув в сердцах, швырнул тряпку себе под ноги.
— Ну что вы напали на мальчика?! Давайте сначала разберемся… — вмешалась в разговор Бибигюль.
— Если не учился, чем же он интересно занимался там… в городе?! — перебила ее Тумарли, раскладывая горячие чуреки на скатерти.