— Заходите в любое время. Я хотел бы знать, как вы устроитесь.
Сверчки в высокой траве смолкли, и затихло уханье совы, доносившееся с высокой сосны. В парк Риверфронт въехала машина и остановилась возле туалетов. Из машины вышла женщина. Полная луна давала достаточно света, чтобы она могла видеть дорогу.
Женщина застонала от боли и согнулась, прижимая руки к большому животу. Схватки следовали одна за другой, промежутки между ними уже были меньше минуты. Ей нужно какое-то укрытие, чтобы родить ребенка. Она, шатаясь, подошла к женскому туалету, но дверь его оказалась запертой. Издав придушенный звук, женщина повернулась, оглядывая окрестности.
Зачем она заехала так далеко? Почему не остановилась в мотеле? А теперь все поздно.
Городская площадь была следующей в маршруте Зика. Он помолился за каждого торговца, за членов городского совета, у которых назначено собрание в здании муниципалитета сегодня днем, и за путешественников, остановившихся в отеле «Хейвен». Было еще темно, когда он вышел на Вторую улицу и заметил продуктовый грузовик Лиленда Голландца, он поворачивал в переулок, где располагался рынок. Все звали его Голландец, даже его жена, которая сейчас лежала в больнице, у нее была последняя стадия рака. Зик несколько раз навещал ее и знал, что больше всего ее беспокоит отсутствие веры у мужа, а не собственная приближающаяся кончина.
— Я знаю, куда уйду. Но меня больше беспокоит, где закончит свой путь Голландец.
(Ее муж работал шесть дней в неделю и не считал нужным тратить седьмой на посещение церкви. На самом деле он был зол на Господа и не желал посвящать Ему время.)
Тормоза грузовика заскрипели — он резко остановился. Голландец опустил стекло:
— Слишком прохладно сегодня, чтобы бродить по улицам, пастор. Где-то прячете подружку?
Зик пропустил насмешку мимо ушей и засунул озябшие руки в карманы:
— Это лучшее время для молитвы.
— Ага, адское пламя и аллилуйя, не буду отрывать вас от ваших дел. — Голландец нарочито хмыкнул.
Зик подошел ближе:
— Я был вчера у Шэрон.
Голландец выдохнул:
— Тогда вы знаете, что ее дела не очень хороши.
— Нет. Не хороши. — Если только не произойдет чуда, ей осталось совсем недолго. Но Шэрон было бы легче на душе, если бы не беспокойство за мужа; однако сейчас этого говорить нельзя, Голландец лишь станет агрессивнее.
— Продолжайте, пастор. Пригласите меня в церковь.
— Вы и так знаете, что приглашение всегда остается в силе.
Голландец понурился:
— Она многие годы уговаривала меня. А сейчас единственное, что я хотел бы сделать, это плюнуть в лицо Господа. Шэрон хорошая женщина, лучшая из всех, кого я знал. И если кто заслуживает чуда, так это она. Вот скажите мне, чем Бог помог ей?
— Ее тело умрет, а сама Шэрон — нет. — Пастор заметил боль в глазах мужчины и понял, что тот не готов слушать дальше. — Помочь вам разгрузиться?
— Спасибо, думаю, что сам справлюсь. — Голландец нажал на педаль газа, выругался и поехал по переулку.
Ребенок наконец выскочил из ее тела, теплый и скользкий, и молодая женщина вздохнула с облегчением: железный обруч боли, сжимавший тело, исчез. Еще тяжело дыша, она смотрела между металлических опор на усеянное звездами небо.
Младенец, лежавший на темной влажной земле, казался ей очень бледным в ярком свете луны и очень красивым. Было еще слишком темно, чтобы разглядеть, мальчик это или девочка, хотя какая разница?
Тело женщины горело, она стянула с себя тонкий свитер и прикрыла малыша.
Задул холодный ветер. Зик поднял воротник куртки и направился к больнице Доброго самаритянина. На ум неожиданно пришел мост, но он был в противоположной стороне. В летние месяцы Зик часто проходил через парк Риверфронт, особенно когда лагерь был переполнен туристами, разбивавшими палатки на прилегающей площадке.
В это время года там не должно быть никого, с каждым днем становится все холоднее, опадает листва.
Тьма начинала отступать, но до рассвета еще оставалось время. Ему давно пора поворачивать домой, но почему-то в голове засел этот мост. Зик развернулся и направился в сторону моста и парка Риверфронт.