— Я привлеку вас к суду за шантаж и угрозы, слышите? — снова закричал Арчи Дуглас. — Чудовищно!
— Помолчи, — сказал Клем. — Ваш отец видел геноцид армян в Турции?
— Да, сэр.
Клем опустил голову — так он бессознательно делал в секунды оценок, когда выносил суждение о человеке. Этот человек не был искусным гаером, он говорил искренне и действительно думал не о своих капиталах, а о мире и спокойствии. Как бывало почти всегда, Клем не смог бы объяснить, что именно заставляет его верить или не верить, — это наплывало, как облако, и уходило, оставив уверенность. Ошибся я в нем прошлый раз, ошибся, подумал он и спросил:
— Кофе или чего-нибудь покрепче, господин Бабаджанян?
Тот вдруг осмотрелся, как бы проснувшись, и пропел:
— Я пью не всякий кофе, господин Си-Джи, сэр.. Если бы у вас нашелся ма-аленький стаканчик честной водки..
Си-Джи налил ему водки, себе и Арчи — коньяка. Молча выпили; Арчи все еще гневно таращил глаза. Потом Си-Джи заговорил, покачивая «мартель» на дне рюмки:
— Господин Бабаджанян, то, что вы сказали, мне чрезвычайно созвучно. Я тоже не хочу резни — помимо даже того, что могу стать ее жертвой. Но еще раз, как при нашей первой встрече, хочу напомнить вам о ваших внуках. Геноцид уже идет, сэр. Мой мир — автомобильный мир — уничтожает все живое на земле, и заметьте, при активной помощи вашего мира. Если вы помните, вы назвали это мифом и сослались на то, что электростанции также губят атмосферу. Это могло быть резонным ответом, если бы.. — Он поднял глаза от рюмки. — Если бы генератор Эйвона не делал ненужными и электростанции.
В глазах Бабаджаняна что-то прыгнуло — или повернулось, — и Си-Джи подумал, что этого не может быть, — не может быть, чтобы гость не знал о генераторе всего, что надо.
— Что-о-о? — пропел Бабаджанян.
— Генератор Эйвона вообще не нуждается в энергии. Это своего рода вечный двигатель Нефть будет нужна только как химическое сырье и для реактивной авиации
Минуту гость сидел, уставившись в пространство — вернее, в панорамное окно, за которым текли автомобильные реки. Без сомнения, он был хороший делец, то есть человек, сравнимый с Клемом Гилбертом по быстроте мысли и хватке, и многое, очень многое должно было сейчас прокручиваться в его кудрявой, без единого седого волоса, круглой голове.
"Интересно, что для него главное, — думал Си-Джи — То, что перемены грядут воистине глобальные, или то, что его партнеры скрыли от него важнейшую информацию?»
— В высшей степени любопытные сведения, — на октаву ниже, чем обычно, произнес гость — Иными словами..
— Да, — сказал Си-Джи, — Это затрагивает интересы очень многих людей.
Бабаджанян вскочил и замотал головой, издавая невнятные восклицания. Забегал по кабинету — Арчи Дуглас сидел, выпрямив спину, и только поворачивал голову туда-сюда На столе пискнуло и замигал огонек, это мисс Кар-рингтон извещала о каком-то срочном деле.
Топот ног и бормотанье оборвались. Колобок подкатился к Си-Джи, помялся секунду и выговорил:
— Это страшно, сэр. Вас и господина Эйвона сотрут с лица земли.
— Что вы предлагаете?
— Не смею ничего предлагать, господин Си-Джи, ни-че-го… — Я. понял, что предлагать вам деньги бессмысленно… попытаюсь что-нибудь сделать, но если вы не остановитесь. — Он вскинул руки и почти прокричал:
— Еще не время, поймите же, — не время!
— Искренне вам признателен, — сказал Си-Джи. Когда за гостем закрылась дверь, Дуглас в великом изумлении поднялся и спросил:
— Клем, это правда — что ты ему сказал? Си-Джи кивнул.
— Тогда ты сумасшедший, форменный сумасшедший, — объявил Арчи Дуглас.
За время подготовки к отъезду Амалия сумела часа полтора походить в Невредимке — под бдительным присмотром Берта — и малость привыкнуть к этому невидимому скафандру. Окончательно убедилась, что на теле он неощутим, но тонкую работу делать никак невозможно: рука не чувствовала сопротивления предметов. Ухватиться, скажем, за ручку двери — можно; задача в том, чтобы эту ручку не отломать. Они еще дважды выезжали на машине, прикрытой Невредимкой, и Амалия несколько освоилась со странностями и неожиданностями такой езды, когда вдруг, на каком-то куске дороги, машину начинает вести вбок, и только энергичной работой рулем и отчаянно «газуя» удается ее выправить. Берт объяснил, что это зависит от электропроводности дорожного полотна. Он был возбужден и напорист более, чем обычно, и добрый десяток раз напомнил Амми о том, что можно и чего нельзя делать в машине, накрытой защитным полем:
— Если тебя ударят с разгона, с любой скоростью, тебе не будет ничего, понятно? Ни машине, ни тебе. Зато если ты ударишься во что-то и не свернешь это «что-то» с места, то машине опять ничего не будет, а вот ты разобьешься, как яйцо, которое встряхнули в кастрюле. Понятно?
В первый раз она сказала, что непонятно, и Берт неожиданно завопил:
— Я же объяснял!! (Это была не правда.) Если бьют по тебе, тогда останавливается то, что тебя ударило, — если машина, значит, в ней бьются всмятку. А если бьешь и останавливаешься ты, тогда ты же и бьешься. В смятку, понятно? Например, ты влетела в столб. Машина остановится, целая и невредимая, а ты улетишь вперед, как хорошенькая маленькая пичужка, каковой, — пробасил он галантно, — ты и являешься.
Берт помолчал и добавил, теперь уже снисходительно:
— Это действительно трудно усвоить… что касательное столкновение безопасно, а столкновение в лоб — нет.
Когда он повторил это в пятый или шестой раз, она спросила, отчего он так старается: ждет нападения по дороге, что ли? Он тут же надулся и ответил вопросом на вопрос: чему их учили в ее колледже, академии или где-то там еще? Не сказали разве, что готовность к инциденту есть вещь первостепенно важная?..
В общем, к отъезду Амалия успела немного потренироваться и усвоила основные правила вождения под колпаком поля.
Уезжали ранним утром; оно опять обещало быть солнечным. Рабочие еще не прибыли, и свидетелем отъезда хозяина был один Томас. Он прикрыл дверцу «мерседеса» за Амалией, спросил без улыбки:
— Значит, ждем сутки, фройляйн Амми? Но возможно, вы еще позвоните?
— Как получится, дружок. Оружие учебное не забудьте наверху…
Томас ухмыльнулся и помахал раскрытой ладонью. Бог знает, увидимся, ли еще, подумала Амалия.
Поехали — Умник с Амалией впереди, Рон следом. Старая мельница проплыла за боковым окном, перебралась в заднее, и ее затянуло пыльным хвостом. Амалия вела машину, она была возбуждена и не понимала еще, радоваться ей или огорчаться. С одной стороны, жаль места, где она обрела свое счастье, и непонятно, в какую глухомань ее тащат — не похлеще ли этой. А если смотреть по-другому, то она засиделась, и впереди были три страны, и Брюссель с Парижем, которые она любила, и Испания, где она не бывала, — вино в бурдюках и все остальное…
— Рон, как связь? — спросил Берт.
У них были маленькие рации с крохотными наушниками; Амалия услышала, как в ухе Берта что-то пропищало.
Старая ферма утонула под плоским горизонтом, за пыльной дымкой. Теперь они ехали по узкому скучному местному шоссе, по которому Амалия уже много раз ездила, — на юго-юго-восток, к большой дороге на Амстердам. Так прошло минут пятнадцать — мелькнул один поворот на проселок, другой, и вдруг впереди обнаружилось темное пятно, не похожее на встречную машину. Еще тридцать секунд; пятно приобрело очертания: коричневый или черный фургон, стоящий поперек шоссе.
— Рон, включай! — рявкнул Берт. — Объезжаем по целине… на скорости…
Эйвон щелкнул переключателем, и Амалия руками ощутила — машина стала слегка плавать на дороге. Как хорошо, подумала она, что Берт заставил их испытать невре-димки при езде по целине и убедиться, что защитное поле словно расширяет покрышки и машина совсем не вязнет.
— Нет, стоим! — приказал Берт. — Дай гудок. По команде — вперед, объезжаем справа.
Амалия нажала на сигнал — два раза. Они стояли футах в двадцати перед фургоном; он оказался темно-коричневым, с темными стеклами. Длины машины хватало на три четверти ширины дорожного полотна. Никто из нее не выходил.