Однако в отличие от героев моей книги, которые скрывали свой модернизм за фольклорным фасадом, я вряд ли могу претендовать на то, что ее текст, со всеми его многочисленными сносками, вырос только из личных бесед с теми или иными знакомыми. Если бы не мои занятия идиши- стикой, начавшиеся в 1967-1968 гг. в Еврейском университете в Иерусалиме, я бы никогда не смог рассказать эту прячущуюся за другими историю. Хотя Хоне Шмерук, несомненно, не одобрит наиболее причудливые фрагменты моего повествования, именно его преподаванию и его исследованиям я обязан больше всего. Его имя постоянно появляется в сносках как мантра. Он также предоставил мне собственную библиографию опубликованных рассказов И. Башевиса Зингера, чрезвычайно важную для моей главы о Зингере.
Отдав огромный долг благодарности своим учителям и друзьям, многие из которых, кажется, носят имя Аврагам, я признателен двум любезным организациям, которые знают меня только по имени. Я очень рад возможности поблагодарить Фонд памяти Джона Саймона Гуггенхайма за предоставление мне гранта в начале этого проекта и Американский совет научных обществ за то, что они оказали мне поддержку во время
годового отпуска. Дружеский голос и твердая редакторская рука Маргаретты Фултон из издательства Гарвардского университета были необходимы для того, чтобы довести книгу до конца. И все же самое тяжелое бремя выпало на долю моей семьи. Вся жизнь моего сына совпадает с процессом написания этой книги, и теперь Арье планирует сделать «нашу следующую книгу» — книгу сказок для детей.
Я посвящаю «Мост желания» моей жене Шане за превращение печали в радость.
Кто будет мечтать о тебе?
Кто будет помнить?
Кто отречется от тебя?
Кто будет тосковать по тебе тогда?
Кто будет бежать от тебя по мосту желания, Только чтобы вернуться обратно?
Яаков Тлатштейн, 1946
Глава первая Народ утраченной книги
Когда услышал царь слова Книги закона, то разодрал одежды свои.
4 Цар. 22:11
Наша история начинается в первом десятилетии XIX в., когда евреи Центральной и Восточной Европы были народом сказочников. Мужчины трижды в день ходили на молитву; между дневной и вечерней молитвой они обменивались двумя-тремя рассказами. По субботам и праздникам они приходили в дом учения или в синагогу послушать магида, странствующего проповедника, вплетавшего сказки в длинные монотонные проповеди. Мальчики всего говорившего на идише мира учились по одному классическому плану, изучая Сказку Сказок, то есть Библию с комментариями Раши XI в. Их ребе, или учитель, переводил священные тексты на хумеш-тайч, особый идиш, служивший только для этих целей, и объяснял темные места историями, почерпнутыми из агады, древнего раввинистического повествования. «Истории его были поистине бесконечны», — вспоминал юноша о своем в других случаях строгом и молчаливом ребе:
Истории о мертвых душах, которые каждую ночь приходят молиться в холодную синагогу; истории о воскресших душах или скитающихся духах, блуждающих в поисках вечного отдохновения из-за того, что лгали матерям... У него были истории о демонах и чертях, подкарауливавших грешника, чтобы пожрать его душу; историй о Самаэле и Лилит, которые завладеют душами злодеев после смерти, и тому подобное. Он описывал нам муки ада, как будто видел их своими глазами. Волосы у нас вставали дыбом, мы содрогались, рты наши раскрывались от восторга, и мы требовали еще.
Когда мальчики дорастали до более серьезного изучения Талмуда, они открывали для себя сокровищницу легенд о великих мудрецах. Дома и на базаре женщины создавали свой репертуар историй из жизни и из моралистических трактатов. Существовали и сборники сказок на идише, хотя их не одобряли мужчины и маскилим, поборники Гаскалы (Просвещения). И в тот момент, когда казалось, что ветры перемен, дующие с запада, вот-вот превратят эти народные массы в философов, банкиров и хозяек салонов, оппозиционное движение, именуемое хасидизмом, ворвалось с востока и вдохнуло новую жизнь в священные песнопения и истории. Из хасидского движения вышел первый великий идишский сказочник, рабби Нахман из Брацлава1.
А в условном конце этой истории, в последнее десятилетие XX в., от этой народной культуры остались идишские театральные мелодии без слов, несколько вульгаризмов в родном языке, религия, лишенная своих сказок и суеверий, и вновь изобретенный фольклор, который пытается занять место настоящего. В раввинской школе, где я преподаю (и где впервые возникла идея