Как только идиш стал выглядеть понятнее и тексты, напечатанные на нем, стали больше напоминать разговорную речь, рынок дешевой развлекательной литературы обрел привлекательность в глазах поставщиков культуры для народа. Он стал также и превосходным средством распространения Просвещения, причем оно же и стало первой жертвой, и в этом-то и заключается ирония. Потребность в новых историях была так велика, а вкусы идишского читателя так консервативны, что печатники, издатели и переводчики не замедлили взять самые прогрессивные сочинения ивритской Гаскалы и подать их как благочестивые идишские майсе-бихлех. Так, анонимное «Величие Давида и царство Саула» (1801) предлагало «множество историй... о том, как царь Саул вступил в спор с царем Давидом, а также о любви Давида и Ионафана... Приведено множество притч с обширными нравственными наставлениями о вере в Создателя, да будет Он благословен, и всякий может извлечь из них
мораль»16. Мог ли кто-нибудь возражать против книги историй о царе Давиде, прародителе Мессии, особенно такой, которая завершалась изъявлениями веры в грядущий мир? Как шокированы были бы набожные и наивные читатели этой книжки, если бы они знали, что всего семь лет назад (в 1794 г.) ее ивритский оригинал был напечатан «mit Amsterdamer schriften» знаменитым христианским издателем и покровителем Гаскалы Антоном фон Шмидтом в Вене; что ее автором был Йосеф Га-Эфрати из Тропловиц, которому пели дифирамбы три видных маскила; что оригинальный текст был целиком написан нерифмованным силлабическим стихом и завершался вольным изложением стихотворения швейцарского поэта Альбрехта фон Галлера. И прекрасно напечатанный трейф-посл вышел целиком с указанием перечня подписчиков17.
Переводчик, некий Нафтоли-Г ирш бар Довид, хорошо сделал свою работу18. Он перенес акцент с царства Саула (Мелухат Шаулъ) на величие Давида и превратил неистовую трагедию в благочестивую притчу. Ему хватило таланта передать поэзию в прозе и заменить немецкое стихотворение заключительной речью о грядущем мире, добавив эпилог, где в смягченном виде преподносилось трагическое самоубийство Саула: «И он [Давид] будет царем навечно, как написано в Торе: “Давид, царь Израиля, пусть живет и здравствует вечно”».
Библейские драмы, успешно переделанные в гомилетические нарративы, имели невиданный успех. Как это ни печально было для нескольких десятков подписчиков неоклассической ученой
драмы, массовая аудитория, наверное, даже приспособила эту пьесу для ежегодного пуримш- пиля, традиционной формы народного театра, чрезвычайно популярного по всей Восточной Европе. Одним из самых популярных текстов для постановки в качестве пуримшпиля была «Продажа Иосифа», поскольку тут, как и в самой пуримской истории, действие происходило при царском дворе, содержало эротический подтекст и драматическую сцену узнавания. Так что аудитория для новой еврейской драмы об Иосифе Хаима-Аврагама Каца под названием Милъхама бе-шалом («Война во время мира», 1797), уже существовала, тем более что Милъхама была подкреплена искренней поддержкой раввинов. Как никакое другое произведение эпохи Просвещения, это сочинение драматизирует историю Иосифа с помощью интерполяций из полемических диалогов, заимствованных у средневековых еврейских философов19. В 1801 г. анонимная книжка на идише под названием Гдулес Йойсеф («Величие Иосифа») была переиздана без объяснительных сносок, а текст был заново поделен на разделы в соответствии с циклом чтения Писания в синагогах. В отличие от пуримской адаптации «Величие Иосифа» обрело новое звучание в 20-х гг. XIX в., когда царь Николай I.приказал призывать несовершеннолетних еврейских детей на военную службу. Множество слез было пролито о юных Иосифах, продаваемых в рабство20. Мать Абрамовича в литовском местечке Капулье тоже, наверное, плакала.
Наличие благочестивого титульного листа и постоянные напоминания об ивритских (луч
ше всего библейских) источниках позволяли идишским читателям чувствовать себя как дома. Хорошо знакомый, изобилующий повторами назидательный стиль еврейских этических сочинений также мог компенсировать такие не очень знакомые истории, как «Приключения Робинзона Крузо» или открытие Америки Колумбом, Кортесом и Писарро. В «Истории Алтер-Леба», абориген Пятница превратился в аборигена Шабес (суббота), и рассказчик подчеркивает, что тот вел себя, как благочестивый еврей, вставляя цитаты из притч и Библии. Обработанные еще одним галицийским маскилом, причем не на базе романа Дефо, а на основе немецкой детской книжки, приключения Робинзона излагались от лица преуспевающего купца из Лемберга, который периодически прерывает историю, чтобы осудить героя и обратиться напрямую к читателям: «Люди, не имеющие веры и страшащиеся духов, демонов, домовых и прочей подобной чепухи, как только с ними случается какая-нибудь малость, сразу же пугаются, их охватывает ужас, они теряют разум; и трепещут как рыба в воде»21. Так что Робинзон, именуемый также Алтер-Леб, не должен был впадать в панику при виде человеческих следов на острове. Идишская популярная литература очевидно создавалась, чтобы «рассказать», а не «показать».