Несмотря на свое прежнее ходатайство о запрете традиционного еврейского платья, сам Дик не сбрил бороду. Он носил лапсердак средней длины до самого смертного часа. (Считалось, что именно такой сюртук должен был исчезнуть первым.) Его видели сидящим в ермолке над томом мидраша Танхума43. К этому времени он также старался держаться в тени в реформированной общине Тагорес га-Койдеш, а в его письмах нашло отражение растущее разочарование в собратьях- маскилим44. Такие факты биографии Дика, как то, что он так никогда и не отказался от собственного традиционного внешнего вида, что для него не было занятия приятнее, чем изучение мидраша, и что он отдалился от радикальных реформаторов, делают его собственный выбор профессии особенно убедительным. Ни мессианское сознание, ни кризис среднего возраста не обусловили его обращение к карьере идишского литератора. Ему нужны были средства к существованию, и он знал, что ему никогда не заработать их на иврите. И не было маскила, который подходил бы к этой работе лучше, чем он.
Роль, риторика и язык магида были именно тем, что нужно было Дику, для успеха в качестве просвещенного литератора. Магид не только проповедовал на разговорном языке, но и публиковал на нем свои рассказы-проповеди — возможно, впервые в истории45. С помощью идиша виленский еврей Нового времени мог рассказывать истории от своего лица, мог прибегать напрямую к собственному опыту и мог делиться с жаждущими читателями тем, что действительно их волновало. Благодаря постоянным отсылкам к Писанию и раввинистическим комментариям Дик мог преодолеть пропасть между благочестием и религиозным реформаторством, священным текстом и светским опытом, самим собой и своими читательницами. Всегда имея наготове хорошую шутку, Дик был способен поддерживать грубое равновесие между кафедрой проповедника и местным кабаком. Забросив дело религиозной реформы и вообразив себя оседлым проповедником, почти ушедшим на покой провинциальным магидом средних лет, Дик был готов стать великим рассказчиком современного еврейского текста.
Тематика его произведений энциклопедически широка. Он адаптировал ивритскую классику, как религиозную, так и светскую, писал моралистические трактаты в прозе и стихах, молитвы для женщин, жизнеописания праведников, популярные истории, рассказы о путешествиях, сборники анекдотов, басен, притч и загадок, плутовские рассказы, семейные романы, приключенческие истории, реалистические сатиры, биографии самоучек и сенсационные бульварные повести46. Мастер на все руки, Дик менял тактику в разных средствах выражения, но постепенно научился использовать материалы, которые он переводил и заимствовал (вплоть до прямого плагиата). Каким бы ни было средство выражения, фантазия или сатира, история или роман- путешествие, он всегда сворачивал на Вильну и ее окрестности, в тот мир, «здесь и почти сейчас», который был лучше всего известен и ему самому, и его читателям. Там он черпал свою силу.
«Без откровения (хазон) свыше народ необуздан» (Прит. 29:18), — объяснял однажды Дик другому маскилу Реувену Брайнину47. В маскильской манере выражения хазон означало указание использовать воображение для достижения этических целей, как делали пророки в библейские времена. Пророчество, настаивали маскилим, умерло, но Библия — как источник языка, скрытой поэзии, названий флоры и фауны, священных ландшафтов, образцов героизма и самоотверженной любви — несомненно, нет. За пять копеек или даже дешевле Дик предоставлял своим читательницам сравнимое «откровение»: Земля Израиля — это место, где происходят истинные чудеса с древнейших времен и даже до настоящего времени; чудесные события, происходившие в библейских и арабских странах, в конечном итоге свидетельствуют о том, что арабы — народ суеверный (и это всем известно); в его произведениях появляется длинная галерея страстных героев и негодяев. На фоне пророчествующего Исаии аристократичные возлюбленные из романа Аврагама Many «Любовь в Сионе» (1853) описывали свои сердечные устремления на чистом библейском иврите к вящей радости взрослых мужчин, читавших роман в Литве и за ее пределами48. Адаптируя, например, рассказ о праотце Аврааме, почерпнутый у персидского поэта Саади через возможное посредство еврейского философа Нахмана Крохмала, Дик произвел на свет Ди гедулд («Терпение», 1855), который можно прочесть и как универсальную притчу о терпимости и как легенду-предостережение, имеющую значение именно для евреев, «которые живут в рассеянии по всему миру вот уже 1800 лет», ведь они были изгнаны из своей страны, как говорит роман, из-за нетерпимости Авраама к охотнику- язычнику49.