На иврите слово «измена» звучит как бгида, от корня б-г-d, который также имеет значение одевания или сокрытия. Оба значения следует учитывать, читая эту книгу: среди ее героев есть как те, кто своим творческим присваиванием еврейских фольклорных источников осуществлял добровольный и агрессивным акт измены, так и те, кто действовал более консервативно, маскируя отвергнутый в прошлом материал.
Моим первым проводником по тайным тропам внутренней еврейской реконструкции был лингвист и историк культуры Макс Вайнрайх. В своем фундаментальном труде «История языка идиш» Вайнрайх ввел понятие «вертикальной легитимации»9. Гениальной чертой ашкеназского еврейства (говоривших на идише евреев Восточной и Центральной Европы), по мнению Вайнрайха, была его способность вычитывать все творчество в прошлом. Как в культурном, так и в правовом поле любое новшество легитимизировалось только постольку, поскольку обладало корнями. Возрождение происходило скорее вертикально во времени, чем горизонтально в пространстве. Вместо того чтобы побуждать евреев учиться культуре окружающих народов и ее достижениям, ашкеназские мыслители и юристы подталкивали их к переменам во имя Моисея, рабби Акивы и Йегуды ге-Хасида. Освященное прошлое было неисчерпаемым источником нового.
Просвещение принесло программу радикальных изменений. Впервые идеология, враждебная еврейскому общественному поведению и нацеленная на то, чтобы низвести цивилизацию к набору всеми признанных принципов, стала вестернизированной копией идишского возрождения. Шумная группа интеллектуалов обнаружила, что говорящие на идише евреи не дотягивают по всем параметрам: по формам самоуправления, образу жизни, манере одеваться, способу выражаться. Чтобы сплотить своих темных собратьев, первое поколение восточноевропейских еврейских новаторов превратилось в волков, переодетых пастухами. Они владели, если так можно выразиться, искусством измены. Они научились подражать религиозному рассказу, молитве, разговорному анекдоту, как бы для того, чтобы смехом изгнать их с исторической арены раз и навсегда. Они были хищниками, питающимися прошлым, которое казалось им отжившим.
Однако когда мечта об окончательном Просвещении оказалась неосуществимой и место просветителей заняло новое движение еврейского самоопределения, стратегия вертикальной легитимации вновь возродилась. В ситуации, когда все окружающие национальные группы навязывали евреям свой фольклор, язык идиш и исконные народные обычаи внезапно были провозглашены «национальным» сокровищем. Неизбежным результатом организации спасательной операции во имя столь воинствующе светской программы стал отрыв традиционного народного искусства — или агады — от самой сути еврейской религии и превращение его в современную икону. И столь же неизбежно идиш- ский и хасидский фольклор, который создали еврейские неоромантики Восточной Европы, был подделкой. «Творческая измена» породила своего рода «фейклор»10, тщательно отобранный и идеологически видоизмененный светскими писателями для светской аудитории11.
Всякая спасательная работа тяжела, но писатели Нового времени, стремившиеся возродить прошлое, сами страдали амнезией. Афн припе- чек, вечный идишский шлягер, народная песня о школьном учителе, знакомящем своих юных подопечных с тайнами и печалями еврейского алфавита, — даже оца имеет своего автора и была написана киевским адвокатом Марком Варшавским. Как протеже Шолом-Алейхема он исполнял народные песни собственного сочинения в цилиндре и во фраке на сионистских мероприятиях по сбору средств. Еврейский алфавит приобрел такую важность в фольклорном воображении Варшавского именно потому, что сам он забыл его12.
А вот Дер ребе Элимейлех с его хасидскими скрипками, цимбалами и барабанами — это правильное переложение на идиш песни «Старый король Капуста был веселый старичок» Мойше Надира, enfant terrible нью-йоркского Нижнего Ист-Сайда. Рифма фрейлейх (счастливый, радостный) — Элимейлех часто использовалась для соединения Старого и Нового Света, она отсылала к знаменитому хасидскому ребе из Галиции, родины Надира, Элимелеха из Лейзенска (ум. в 1786 г.). Эта песня была на пике популярности в Польше, когда звезды сцены со Второй авеню привезли ее из Нью-Йорка в начале двадцатых годов13.