— Но мне кажется, вы все-таки обознались.
— Ну, это вряд ли! Тебя ведь как зовут?
— Вероника. Елистратова Вероника.
— Все правильно — Вероника Елистратова. Не помнишь, что ли, как все время у меня алгебру списывала?
— Я никогда ничего ни у кого не списывала.
— Хорошо-хорошо — это я у тебя списывал.
Водитель шестого троллейбуса устало сказал, что поедет только до центрального рынка. Я вопросительно взглянул на Веронику, она утвердительно кивнула, и ее локоток уперся в мою вежливую ладошку.
— А я Виктор.
Зачем мне все это?
— Так ты просто со мной знакомился?
— Ну что ты — совсем непросто.
— Но я не знакомлюсь на улице.
— А я, думаешь, знакомлюсь.
— Но все же как-то это все не так.
Я пожал плечами и замолчал, на центральном рынке мы вышли, и я проводил Веронику до дома, около которого Вероника сказала мне «до свидания» и назвала номер квартиры — тридцать девять, общей площадью сорок пять, полезной двадцать семь, маленькой кухней, но большой ванной комнатой и вот— вот поставят телефон.
Я присел на скамейку и удивленно поговорил с собой: какого черта?! что дальше?! впрочем… ни к чему не… и т. д.
Дома я умылся, поел и лег на диван посмотреть какие-нибудь умеренно эротические дневные сны.
Мой дверной звонок безостановочно выдавал хриплую трель, быстро приближаясь к шепоту.
Голубоглазый мальчуган с удовольствием давил хоккейной клюшкой в нежную кнопочку моего звонка.
— Уже зима наступила?
— Нет, мне папа сегодня клюшку купил, потому что мама сказала, что он жалкий придурок, мерзкий ублюдок и вонючий козел, который обманывает детей и не приносит к Новому Году обещанные подарки.
— Хорошая клюшка.
— А где Сережа?
— Вы ошиблись, Сережа здесь не проживает.
— Я один. А где живет Сережа?
— Откуда же я знаю. На четвертом этаже, кажется, живет паренек твоего возраста — поспрашивай там.
— А это какой?
— Третий, четвертый — следующий, умеешь считать до четырех?
— Я до ста умею!
Обиделся летний хоккеист. Надо сходить к Георгию Григорьевичу отчитаться.
Георгий Григорьевич предложил мне теплого пива и соленых орешков.
— Как поживает Коромыслов?
— Нормально. Дрова рубит, самогонку пьет.
— Самогонку? Как бы он в запой не ушел, помнишь, в прошлый раз с Толиком две недели не просыхали?
— Может быть, сейчас без Толика не уйдет.
Георгий Григорьевич задумчиво посмотрел сквозь меня и сказал:
— Что?
— Говорят, налог на добавленную стоимость вот-вот отменят.
— Брехня.
Я влил в стакан пиво, белая пена поднялась над краями и в зыбком равновесии повисла. Георгий Григорьевич сказал:
— Сейчас не удержится — отхлебни.
Я сказал:
— Удержится.
— Не удержится.
— Удержится.
Георгий Григорьевич сильно дунул, пена колыхнулась и сползла по краю стакана на расписанный аляповатыми цветками поднос.
— Я же говорил, что не удержится. Возьми эти черновики и отпечатай договоры и акты так же, как в прошлый раз.
— Хорошо.
Я залпом выпил пиво и закусил тремя орешками, хотел налить себе еще стаканчик, но Георгию Григорьевичу кто-то позвонил по телефону, и он сказал, что в данный момент свободен, и совершенно один, и ждет с нетерпением. Я тактично откланялся, вышел из уютного дворика Георгия Григорьевича и пошел куда глаза глядят.
Я шел, шел, шел и пришел к квартире номер тридцать девять.
Черная дверь, глазок, строгий звонок, здорово сдавшая Вероника.
— Здравствуйте, а Вероника дома?
— Нет. А ты кто?
А черт его знает кто.
— Я Виктор. А скоро ли она придет?
— Часа через два, я думаю, подойдет. Что-нибудь передать?
— Да. Передайте, что я непременно зайду еще раз.
— Зачем?
— Обещал. А так как я человек слова, то сами понимаете, что не могу не прийти.
Я сидел на кухне и смотрел в окно. За окном мальчики бегали за девочками и обливали их водой из полиэтиленовых бутылей, девочки пронзительно визжали и громко кричали, что мальчики дураки, но при этом далеко от мальчиков не убегали. Я достал из холодильника водку и налил полный стакан. Чиркнул спичкой, синее неустойчивое пламя заскользило по выпуклому мениску, сжигая молекулы несвязной речи, путаных мыслей, утомительного бахвальства, вздорной агрессивности, немотивированной похотливости и никому не нужного свободного времени. И что же? Прошло два часа четыре минуты. Пришла? Я накрыл стакан ладонью, потом вылил водку обратно в бутылку и решил, что, пока не поздно, нужно принимать превентивные меры.