Тетю я любила. Хотя она редко приезжала, зато часто писала и присылала посылки с пирожками, сухими яблоками и картошкой. Начитавшись жути о нашем интернате, она забрала меня насовсем, сожалея лишь о том, что не сделала этого раньше.
— Сама себя обманывала, — каялась она. — Боялась, что еще одного не потяну. Видишь, каков у меня наследник. Ничего, прорвемся. Если Бог дает детей, он и на них подкидывает.
Так и вышло. Страна постепенно вступала в новую эпоху. Мы переехали поближе к райцентру. Я пошла в новую школу. Вернулась на холм через год, повзрослевшая, насмотревшаяся на смерть в теткиной больнице, где я помогала ей добывать лишнюю копеечку, ухаживая за больными. Я просто соорудила в нашем садике небольшой мостик из кусочков волнистой черепицы и прошла по нему так, словно всю жизнь только этим и занималась. Я уже не боялась, потому что познакомилась со Странником. Его привезли в теткину больницу, и он сразу узнал во мне фейри-полукровку. У меня было столько вопросов, но этот сумасшедший, еще не старый на вид мужчина время от времени впадал в безумие. Прежде, чем его забрали от нас в психиатрическое, Странник успел объяснить мне, почему умер Миролюбов. И тогда я смирилась и приняла законы Зеленых Холмов, и в душе обязалась следовать им. Это была малая плата за то, что дарил мне тот мир.
Когда я вернулась, на Холме все было по-другому. Там тоже настала осень. У самого обрыва я нашла полусгнившие остатки одежды Стаса. Поддела их палкой и сбросила в море. Накануне из газет я узнала, что Миролюбов со своей бандой охотились на местных бомжей и убили одного из них на спор. Журналисты много чего раскопали о делах, творившихся в нашем заведении. Меня, слава богу, никто больше не донимал вопросами. Интернат вскоре закрыли.
Я проводила на холме долгие часы – просто сидела на склоне у моста, пока не замерзала до костей. Поздней осенью драконы перестали летать. Я мельком видела какие-то тени на окраине леса, но они не подходили близко. Скука придала мне решимости – я потихоньку стала заходить в чащу и нашла в ней дом, старый, но чистый, с самодельной, грубо вырезанной из дерева мебелью и посудой. В углу дома обнаружился сундук с хламом и несколькими книгами, внутри одной из которой было указано имя владельца – Оливер Фергюсон. Ниже стояла дата – 1728 год. Еще в сундуке был мешочек, а в мешочке - золотые монеты. Я отнесла их тетке, наврав, что их для меня припрятала мама. Тетка не удивилась: у нас в семье раньше водилось множество дорогих и занятных вещиц. Она лишь изумилась тому, что я смогла сохранить золото в интернате, где каждый был на виду, но я опять ей солгала, даже сделала вид, что перед этим съездила в школу и откопала деньги из-под березки в саду. Тетя Лида сумела сбыть монеты, оказавшиеся английскими золотыми гинеями, коллекционерам. Несколько книг я продала сама, торговцам на букинистическом развале. Наше благосостояние заметно улучшилось. К тому времени я выяснила, что время вне зеленого холма течет медленнее, и проводила долгие часы в доме Фергюсона у сложенного из камней очага, возвращаясь домой прежде, чем меня начинали искать.
Позже я много раз встречала Странника. Кровь фейри притягивала его. Он любил потомков Древних, но вел себя непредсказуемо: шнырял по мостам туда-сюда, оказывался в неожиданных местах, одетый не по сезону, часто голодный и грязный. Иногда он приносил мне яблоки и сотканные из ярких нитей грубоватые, но красивые вещи. Я ничего не могла от него добиться и немного его боялась. При упоминании мной Холмов рядом с «моим» мостом, Странник начинал сильно расстраиваться и плакать, зато потом гладил меня по голове и сочувственно повторял «Бедная зимняя девочка, бедная. Терпи и возрадуешься, дорогушенька.» На мои вопросы не было ответов, пока я не встретила Аглаю.
ГЛАВА 6
Киприянову сразу же стало плохо. Он сначала упал на колени, а потом завалился на бок, потянув меня за собой. Я запомнила, куда он положил ключ от наручников – в задний карман брюк.
— Сука, — простонал Киприянов, почувствовав, как я копаюсь в его кармане. — Ты ж себе… смертный… приговор… подписала… и подруге своей.
Я посмотрела на море, потирая запястье, и засекла время по дорогим наручным часам Крысака, боясь провести на Холме больше десяти минут. В организме Киприянова шли страшные по силе процессы. Когда-то я испытала их эффект на себе: первый раз, когда из моих рук выходили занозы от малярного верстака из школьного подвала, второй – когда я сломала руку во время гололеда. Холмы лечили. Приводили человеческое тело в идеальное состояние. Когда-то я мечтала отвести сюда двоюродного брата, но Аглая меня отговорила.