— Он черен внутри, — сказала она, увидев Игоря. — Не знаю, откуда в нем такая чернота. Холмы его не примут.
Я знала, откуда в душе моего брата тьма – он ненавидел людей. Он «убивал» их не раз, если не в реальности, но в своих мыслях и жутких компьютерных играх. Я так и не рассказала ему о Холмах. Мы с ним упустили то время, когда могли протянуть между нашими душами нити родственной любви или хотя бы симпатии. Я обещала себе не брать на Холмы никого из людей, но нарушила обещание, первый раз ради смертельно больного ребенка и второй – сейчас, ради Аглаи.
За десять минут этот мир изгонит из тела Киприянова часть болезни, но задержи я наше возвращение, и Холмы заставят его оплатить долг перед родом человеческим. В мои планы это не входило. Пока. Я могла бы оставить Крысака на Холме без особых угрызений совести, но Сеня с его странными воспоминаниями, Жаба и Вера, Кошак… Кто-то из них был причастен к смерти Аглаи. Мне нужно было отделить козлищ от агнцев, а не бить слепой мстящей дланью.
Десять минут прошли. Киприянов извивался и стонал. Я подняла его с земли, перекинула его руку через свое плечо и потянула к мосту. К счастью, в первые секунды торжества Крысака мы отошли от него всего на несколько метров.
— Сильная, бл&ть, — просипел Крысак мне в ухо.
Ты даже не знаешь, насколько.
Мы ввалились в бальный зал. Скат бросился к нам. Его немного потряхивало. Я сгрузила Киприянова ему на руки, буркнула:
— Ему скоро станет лучше. Нужно подождать.
Сеня принялся хлопотать над полумертвым шефом, а я пошла к двери. Уже выходя, я оглянулась и поймала взгляд Киприянова из-под полуопущенных, скованных страданием век. Н-да, напрасно я вернула Крысака в его нору, напрасно – отольются кошке крысиные слезы.
Несколько часов подряд я слышала доносящиеся снизу вопли Эллы Ивановны, на которые Киприяновские шестерки отвечали монотонным бубнением. Вскоре голоса переместились к парадному входу. Я вышла в «ботанический сад» и подсматривала из-за занавески. У входа стояла машина, Элла Ивановна разыгрывала сцену «ухожу с гордо поднятой головой и небольшим скандалом». Она взывала к совести Жабы и Кошака, хватала за грудки Сеню-Ската, размахивала мобильным, грозясь, что обратится в прессу. Жаба и Кошак стояли у открытой двери джипа и молча подергивали могучими плечами. Наконец Скат, перекричав врача, подошел к ней и что-то зашептал на ушко. В руки Эллы Ивановны переместился узкий, пухлый конверт. Бастион пал. Элла Ивановна прослезилась и отбыла.
В течение последующих трех дней из дома Киприянова была удалена почти вся прислуга, за исключением Веры и Лары. Вечером того дня, когда мы впервые посетили Холмы, Крысак ожил. Ему становилось все лучше. Элла Ивановна была бы в шоке, увидев, как ее умирающий онкологический пациент бегает по утрам трусцой по дорожкам в саду. С улучшением состояния Киприянова усилилось и наше противостояние.
Кульминация наступила вечером, через четыре дня после нашего с Крысаком короткого путешествия. Я уже собиралась ложиться спать, когда в дверь постучал Сеня. Резко открыв дверь, я наконец-то смогла поймать его взгляд, вот только вместо хрусталя в глазницах были мертвые, мутные стекла. Легкая нетрезвость не мешала ему, однако, держать под контролем мысли.
— Жанна Викторовна, — умоляюще пробормотал Скат.
— Что? — устало спросила я, сразу догадавшись о причине визита. — Борис Петрович изволят вызывать?
Сеня кивнул, опустив глаза. С первого этажа доносилась искаженная расстоянием шальная музычка: тыц-тыц, бамс-бамс. Я шагнула в коридор, но Сеня выставил перед собой ладони:
— Борис Петрович очень просил... то платье.. зеленое... пожалуйста...
— Саша, вы издеваетесь? — ровным тоном спросила я. — Я устала, я спать хочу, какое может быть платье?
— Вы приглашены...
— В вечернем платье на спонтанную пьянку? Не смешите меня, Сеня, — я отодвинула молодого человека и пошла по коридору.
Киприянов расслаблялся в компании Жабы и Кошака. Неофициально и дружественно. В комнате с камином и лепниной. Я вошла и поморщилась от запаха еды и разгоряченных тел. Окна были закрыты. Киприянова морозило, несмотря на частичное выздоровление. Даже сейчас он был одет в плотный джемпер. На старинном бюро надрывалась магнитола.