— Вишь, Паш, как ее коробит, —отреагировал Крысак при моем появлении, толкая Кошака и указывая на меня.
Кошак ухмыльнулся. На ломберном столике на пластиковых тарелках разложены были огурчики, круг колбасы, крупно нарезанная луковица и черный хлеб. Подмокшая в рассоле соль просыпалась на инкрустацию. Киприянов пьяненько погрозил мне колбасным кольцом:
— Хочешь? С чесночком! Что, не жалуешь чесночек?
Он вдруг огорченно протянул:
— Е&ать, а где платье?
Кошак оглядел меня с ног до головы, глумливо подняв брови: это ж какое хамство! Даже головой покачал, откинулся назад, положив локти на спинку дивана, того самого, на котором еще недавно корчился от боли Киприянов. Жаба сидел ко мне спиной на банкетке и жрал. Вошла Вера. Наклонилась к Крысаку, негромко что-то сказала, указывая на столик с «яствами». Киприянов нетерпеливо от нее отмахнулся:
— Потом, потом. Верунь, сигарку мне.
Я заметила короткий взгляд Жабы, брошенный на Веру, попыталась проникнуть в его мысли. Ничего. Жижа. У Веры все под слоем тоскливого страха. Как же с вами все сложно-то!
Диск закончился и с шипением выскочил из дисковода. Стало тихо. Крысак закурил, поглядывая на меня сквозь клубы дыма своим острым, звериным взглядом.
— Я тебе за что деньги плачу? Где платье?
Я молчала. Пепел с сигареты Киприянова падал на ковер. Ковер был очень красивый, старинный, выдержавший тысячи, десятки тысяч шагов, но еще яркий. По кромке шел узор в завитушках: ромб, круг, ромб, круг, круг, ромб. В одном месте заметна была протоптанная от двери дорожка – бордовый ромб был затерт сильнее других.
— Сень, ты ей заплатил?
— Нет, Борис Петрович, распоряжения не…
— Ну, так заплати. Сейчас. Возьми в сейфе. Она поэтому и не слушается. Нет бабла - нет доверия. А нам с ней взаимное доверие ой как нужнО!
— Хорошо, Борис Петрович.
Сеня вышел. Киприянов кинул Кошаку:
— Запри дверь.
Я не успела даже дернуться – сначала ко мне подскочил Жаба, я увидела его страшный, насмешливый прищур совсем близко. Потом Кошак, вернувшийся от двери, заломил другую мою руку – в нем бурлила нехорошая садистская удаль.
Киприянов налил себе водки, выпил, не морщась. Бросил:
— Держите ее. Она сильная.
Жаба хмыкнул. И на секунду приоткрылся. Я чуть не захлебнулась от выпущенных им на секунду из-под контроля образов. Откуда? Почему?
Пока я отходила от шока, Крысак подошел ко мне, полусогнутой, присел на корточки и заглянул мне в лицо:
— Говорят, феи очень мстительные. А люди? Нет? Что ты, сучка, там, у себя на Холмах, устроила? Тебе трудно было меня предупредить?
— Я предупреждала, — прохрипела я.
— Предупреждала она… Посмеяться надо мной хотела? И где твои братики и сестрички? Я думал, ты еще кого-нибудь позовешь… запасную обойму прихватил, — он взял со стола нож, вытер салфеткой крошки, поигрывая лезвием, вернулся ко мне, пробормотал задумчиво, словно обращаясь к самому себе. — Почему же ты до сих пор не ушла? Что тебя здесь держит? Скажешь? Или мне чуть-чуть наступить на тебя? Чего ты боишься больше всего?.. Разденьте ее. Нет у нее крыльев, отвечаю. Найдете – штука баксов каждому.
Киприяновские шестерки завозились. Им неудобно было меня держать и раздевать, преодолевая мое молчаливое, но яростное сопротивление.
— На диван ее, а? — просипел Кошак, мотая кистью, зазевавшись, он подставил руку под мой укус.
Крысак поморщился:
—Ну кто ж так баб раздевает?
Подошел ко мне со спины, не выпуская ножа из рук. Меня обдало холодом, когда он сгреб ткань футболки в свою горячую ладонь. Ткань затрещала и разошлась под лезвием. Под нож попала застежка бюстгальтера.
- Я же говорил, — скучным голосом заметил Киприянов. — Обычная баба. Ладно, свои три сотни вы уже заработали. Будем продолжать?
- Дальше мы сами, шеф, — заржал Кошак.
- А я, пожалуй, погляжу, — Крысак вернулся на диван.
Я перестала сопротивляться. Жаба и Кошак воодушевились и перекинулись парой победных фраз. Я скосила взгляд на камин, не обращая внимания на возню, которую Кошак затеял со сложной застежкой моих брюк. Моя полуобнаженная грудь его отвлекала. Жаба дышал мне в шею. Крысак ел яблоко, отрезая от него ломтики. Взгляд его, направленный на меня, становился все злее. Я догадывалась, о чем он думал. Он меня провоцировал, пытаясь определить границы моих сил и способностей. Я ответила ему спокойным взглядом - глаза его с опять пожелтевшими белками стали бешеными, он снял с кончика ножа ломтик яблока языком и, видимо, порезался – задвигал челюстью, злость во взгляде обратилась в плохо скрываемую ярость. Интересно, до какого предела он позволил бы своим шавкам развлекаться? А с меня, кажется, хватит.