- Будьте спокойны! - сказал отец. - Кто обращает на него внимание? Тычет пальцем в море - хочет измерить глубину... Ладно, садитесь, батя, с нами ужинать.
- Нет, нет, нет!
Дед сроду не ужинал в чужом доме. Даже у своих сестер не соглашался поесть. Когда на столе вино - другое дело. Если вино у него кончалось, шел за версту к своей дочери Анисье, у нее-то вино всегда держалось до лета пить его было некому, муж не вернулся с войны.
Но когда его пытались накормить даже там, старик взвивался и удирал. Еда, говорил он, - роскошь. А вот винцо - святое дело. Можно глотать, не разжевывая.
4
Когда у человека щедрая душа, взрослый сын и дочки-красавицы на выданье, те, кого он пригласил на помочь, непременно придут утром пораньше. Да и то сказать, кто придет? Конечно, парни и девушки. И если кое-где ждут, покуда хозяйка соберет охапку соломы, сухих кукурузных стеблей, чтобы разжечь огонь и сварить мамалыжку, то у Георге Негарэ людей, собравшихся на помочь, тут же непременно угостят кружкой вина, ломтем хлеба, куском брынзы.
Я тоже был среди тех, у кого на подбородке белели крошки овечьего сыра. Явился спозаранок. В иное утро меня, бывало, мать не может оторвать от подушки, но сегодня стоило ей сказать:
- Хватит валяться, продери глаза! Виктория Негарэ уже собирает людей на прополку...
- Заходила и к нам? - Я встрепенулся.
- А то с кем я только что говорила?
Услышав такие слова, я двумя ногами сразу влез в штаны.
День с утра выдался душноватый. Воздух был неподвижен и горяч, как стоячая вода в пруде, из которого, сколько ни пей, жажды не утолишь.
Мы, как говорится, не спешим, но поторапливаемся.
Георге Негарэ стоит у запряженной подводы и проворно наливает вино в кружки работягам. Чует и он, какая сегодня будет жарища, если даже с утра лист на дереве не шелохнется.
Парни и девушки подтрунивают друг над другом. Василе Суфлецелу говорит, что охота ему посмотреть на них вечером, - будет им тогда до шуток?
- Кто постарше, прошу в подводу! - распорядился Георге Негарэ. И повернулся к Василе: - А тебе, Василикэ, что дать? Хлеб или калач?
- Калач. Он тоже лицо господне, - сказал Василе. Знал, что говорил: Негарэ стал опекуном Василе, когда тот был еще трехлетним малышом. Так и опекает до сих пор его выпасы и шесть гектаров добротной земли.
Мы, меньшие, не думали ни о калачах, ни о подводе. Нам было приятно идти напрямик, через луговые кустарники, гоняться друг за другом, щипать и целовать девушек. До чего хорошо, когда весело, когда все вместе! Только бадя Василе не идет с нами на прополку. Он пасет овец и к нам присоединился ненадолго. Бадя Василе настоящий пастух. Одежда его лоснится от овечьего выпота, а от его шерстяной накидки несет сладковатым запахом овечьего сыра.
Хотя у каждого свои сокровенные привязанности, на прополке выяснилось, что чуть ли не все парни заглядываются на одну девушку. Приходилось ей отбиваться то от одного, то от другого. Каждый норовил попасться ей на глаза, пошутить, на худой конец поставить подножку, напугать ящерицей или лягушкой, обнять словно невзначай, чтобы косточки хрустнули. Да, трудный день выдался у Вики.
Митря идет на поле, продев черенок тяпки через ручку большого кувшина. Даже не знаю, как он будет тащить кувшин, полный воды. А в поле колодцев куда меньше, чем в селе.
Насколько же лучше полоть у чужих, чем у себя! Можно не носить на черенке тяжелый кувшин, а бегать наперегонки с девушками, отнимать у них бусы.
Вика Негарэ просит меня вернуть ожерелье с тех пор, как мы вышли из села. Пусть она скажет "да" - немедленно отдам. Но как я ее ни уговариваю: "Приходи в сад, буду там ждать", убегает, извивается, как змея. Глаза ее смеются и весело и маняще.
Митря тоже хорош: любит обнять какую-нибудь из девушек и силой отнять платок. Трофеев он не возвращает, запихивает за голенище сапога. А где-нибудь на посиделках разувается напоказ, достает смятые платочки. У девушек прямо-таки душа надрывается.
Я верну Вике ожерелье. Только дождусь ответа.
Окажись я на прополке не под присмотром родственного глаза, я был бы на седьмом небе! Но неподалеку от меня дед Петраке. При нем надо держаться настороже.
Хэ, дед Петраке! Грех желать чьей-то смерти. Но случаются минуты, когда впадаю в этот грех. Вот так и сегодня. Сколько шуток и двусмысленностей придется мне выслушать! О двух концах - один для деда Петраке, другой для меня. Скверная эта история - село давно потешается над дедом: даже прозвищем его не удостоили. Зато, когда кто-нибудь делает глупость, о нем говорят: ну прямо как Петраке-козел... тот, что батрачит у Негарэ.
Дедом Петраке пугают и непослушных девушек:
- Выдадим тебя замуж за Петраке-простака.
Полоть целый день на делянке семьи, с которой хочешь породниться, бок о бок со своим дедом-голодранцем и одновременно мечтать о самой красивой девушке в Кукоаре... Нет большей муки на земле! Об этом я думал, пока мы бегали и озорничали по дороге на виноградник. Дурачились мы слишком долго и прибыли гораздо позже, чем Георге Негарэ. Тот, видимо, не щадил ни лошадей, ни подводы. Так называемые ветераны уже распределили ряды и принялись за дело. За ними оставалась черная взрыхленная земля, на которой и кусты выглядели красивей.
Мы тоже кинулись к винограднику да с таким шумом, что все холмы зазвенели.
- Эй вы, молодцы! - послышался голос Негарэ. - Слышите, как стонет бурьян? Плачет, слезы текут в три ручья. Вы его не увечьте - режьте под корень. Чтобы завтра не пришлось снова полоть.
Старшие полольщики долго еще насмешничали: мод, эта молодежь больше смыслит в других вещах... Они, мол, загребут тяпкой немного землицы под кусты, чуть разрыхлят - и готово, хватит.
Мы огрызались, как могли. Больше налегали на тяпки, а то еще скажут, что мы, краса и гордость деревни, отстаем от этих старых развалин... Теперь никому бы и в голову не пришло, что они приехали на подводе на полчаса раньше нас, ничуть не умаявшись в пути.
Из старших полольщиков, пожалуй, самым ловким оказался сам Негарэ. Нынешней весной он купил новую тяпку, огромную, как дугообразная заслонка печи. Приладил к ней белый черенок из явора - любо смотреть.