Только Митря ходил гоголем: учуял, что запахло дракой. Шепнул мне по секрету: что-то затевается. Чулукские парни улизнули со свадьбы, прихватили дубинки и устроили засаду. Ждут, когда выедем из села. Этого только не хватало! Целый день пили разбавленное вино, в котором, как сказал дедушка, купались лягушки, да еще возвращаться с разбитой головой! Но Митря подбадривал гостей, подмигивал приятелям и орал во всю глотку:
Подошла к концу гульба!
Спешит замуж голытьба.
Невеста, как принято, притворно плакала, приникнув к матери.
Вырлан танцевал с подушками из приданого, держа их на лысине. Запряженные кони ржали на дороге и нетерпеливо били землю копытами.
От гиканья звенели стекла, вот-вот крыша сорвется. И после пронырливый шепот:
- Перекрыли все выезды из села!
- Все цепи с колодцев пообрывали, дороги перевязали, ни на телеге не проедешь, ни верхом!
- Мы же люди, - успокаивал гостей Георге Негарэ. - Договоримся. Надо дать выкуп - дадим.
Когда подъехали к длинному столу, перекрывавшему дорогу у сельской околицы, Негарэ спросил весело:
- Во сколько оцениваете свою лисичку, ребята?
- Вы без лисьей хитрости...
- У нас с невестой свои счеты!
- Мы ее в люди вывели, на хороводах плясали.
- Мы берегли ее честь!..
- Сколько же хотите? - допытывался Негарэ.
- Дорога загорожена - стол стоит поперек: гоните смушку серого каракуля и тысячу лей.
- Заломили!
Георге Негарэ натянул поводья. Но вдруг из-за плетней, из ложбины, выскочила засада.
- Меньше не возьмем!
- Митря, как ты думаешь? Дадим им пятьсот? Отвяжем коня от забора по-хорошему?
- Пятьсот много.
Чулукские парни не на шутку рассердились, загомонили:
- Мы честь ее сберегли...
- Вырастили ее!
- Митря, отвяжи-ка цепь от плетня.
Митря только этого и ждал. Галопом подлетел на своей кобыле к плетню, попытался откинуть цепь. На него накинулись чулукчане. Тогда Митря защекотал брюхо своей клячи, и она стала отчаянно лягаться. Теперь уж мира не жди. Брань, удары дубинок. Цепь сорвали, жениховский поезд с гиканьем выскочил из села. Может, чулукчане и пустились бы вдогонку, но на лесной опушке патрулировали шеф и два жандарма.
Нас распирало от гордости: натянули дымарям нос.
На исходе дня похолодало, стало ветрено. Красное солнце клонилось к облачному закату. Наверно, пойдет снег.
Молодой Вырлан ехал, держа на замерзшей лысине стакан вина...
По правде говоря, нам бы радоваться, что возвращаемся в свое село, к своему вину, но веселья как не бывало. Дед Тоадер уже "подковывал" свадьбу, принес баде Василе в подарок здоровенную подкову, прибил на пороге, бормоча:
- Женился, беш-майор!.. Кому для этого ума недоставало? А вот подкова на пороге принесет счастье!..
Смерил меня взглядом с головы до ног, как чужого (я уже сообразил: дома что-то случилось), и ласково сказал:
- Тебе еще не приелось на свадьбе, Тодерикэ? Отец твой дома с разбитой головой, а ты веселишься. Я, что ли, буду поить скотину? Я - за жеребенком гоняться? А он ведь сорвал с веревки все белье и топчет...
Я во весь дух помчался домой. Что случилось с отцом? Уж я-то знал, на что он способен. Другие мужики никогда не вмешиваются, когда кто-то бьет свою жену. А отец не промолчит, не пройдет мимо. Кинется, вызволит бабу из мужниных рук, а та уже, пожалуйста, защищает своего благоверного, только что пересчитавшего ее косточки, и кричит отцу: "Что тебе нужно в моем дворе, кто тебя звал? Убирайся - кто меня лупит, тот и ласкает!"
Сколько раз он обещал, клялся матери, что не будет встревать в такие истории, но только услышит: "Караул! Спасите!" - и бежит, забывает все на свете. Дедушка говорит, что какая-нибудь бабенка наверняка проломит ему череп кочергой, если он не забудет свои городские штучки да привычки!
Сегодня отец пошел напоить коней после свадьбы и через минуту вернулся с разбитой головой. Серый воротник пальто был залит кровью. Что случилось, не рассказывает. Как ни упрашивали мы с матерью, молчит. Лишь когда мы меняем на ране вату, смазанную йодом, стонет тихо.
Когда Георге Негарэ пришел его проведать, отец только пожалел, что не может быть на свадьбе, - как бы не застудить рану, а ведро вина, обещанное в подарок баде Василе, конечно, даст.
Потом я опять же от Митри узнал, как отцу разбили голову. Митре мужики рассказывали все, даже папиросами угощали и ругались при нем, как при взрослом.
Был у нас сосед, которого в Кукоаре называли не иначе как Антон Селедка. Прозвище его перешло к нему от отца, который, везя с купеческих складов селедку, в дороге открывал бочки, вынимал несколько рядов рыбы и вместо нее бухал пуд соли и пару ведер воды. Потом закупоривал бочку, заливал воском как ни в чем не бывало. Но однажды забыл про воск, ну и опозорился. Антон унаследовал отцовское ремесло: извоз. Была у него пара худых, но кряжистых мускулистых лошаденок. Кормил он их зерном. Зимой и летом Антон пропадал на дорогах. Доставлял лавочникам рыбу, соль, керосин, свечи, сигареты, мыло - все, что ни поручали привезти с отдаленных станций. А к поезду отвозил мешки орехов, чернослив, вальцовую муку, подсолнечник, свиней. На том и держалось его хозяйство. Оторвался этот мужик от земли, потому с горя часто напивался и кони сами доставляли его домой. Сколько раз и я открывал им ворота!
В то воскресенье, когда была свадьба бади Василе, Антон Селедка вернулся с дороги пьяный. В доме было полно соседок. Какая-то баба держала свечу у изголовья его умирающей жены. Спьяну Антон разогнал женщин и захотел прилечь рядом с женой - две недели был в дороге, обходился без бабы! На крик соседок прибежал отец, тут ему и раскровенили голову. Антон Селедка был сухощав, жилист, как и его лошади, но силен и вынослив каждый день ворочал пудами.