К ночи поднялся ветер. Застыла вода, стекавшая по веткам и стволам деревьев. Деревья жалобно скрипели в зимних дымных сумерках. Полдневной оттепели и в помине не осталось. Мела колючая поземка, вдоль заборов росли сугробы. Нигде не видел я Викиного условного знака: прислоненного к плетню кукурузного стебля. И на другой день его не нашел. Снег замел кукурузные стебли. Вика забыла клятву. Высоко надо мной пели телеграфные провода. Ветер завывал, ударяясь о холодную медь антенны.
Митря тоже не заходил. Скрепя сердце решился я сам пойти к Негарэ.
В доме у них дед Петраке разводил огонь. По его печальному взгляду я сразу догадался - что-то случилось. Ведь он самый наивный и открытый человек и во всем доме Негарэ, и во всей Кукоаре!
Тетушка Ирина и дочки, заплаканные, втроем сидели на печи. Митря чистил свеклу, собираясь положить в чугунок, кипевший на плите. Посмотрел на меня серьезно, что редко с ним случалось. Потом сказал без околичностей:
- Арестовали ночью. Перевернули весь дом вверх дном. У нас, у деда Петраке. Хотя ничего не нашли, но все-таки арестовали.
Я рассеянно думал: зачем ему понадобилось радио? Стоило ли дразнить гусей!
Домой я вернулся мрачный, не мог найти себе места.
Услышав весть об аресте, отец совсем не удивился.
- Ложись спать, - сказал он. - Завтра надо рано вставать. Бабушка захворала. У матери забот по горло... Надо съездить на мельницу смолоть немного пшеницы... Не ровен час, кто знает...
Да, подумал я, у каждого свои радости, свое лихо.
3
В нашей семье, как, наверно, и во всех других, бабушка была второй матерью. Мать целыми днями пропадала в поле. Бабушка же стирала нам, кормила. Мать больше любила беспомощных, крохотных младенцев; подрастая, мы переходили под бабушкино крыло. Нам это нравилось, и вот почему: мать с отцом заготавливали на зиму пшеницу, кукурузу, подсолнух, фасоль, картошку, а у бабушки на чердаке про запас всегда был виноград, разложенный на ореховых листьях, чтобы сохранился на зиму; сладкий чернослив, орехи, яблоки в ящике с песком, айва в горке пшеницы: дед тоже зарабатывал немного зерна своим ремеслом решетника. В бочонке стояли бобы, зимой мы их жарили на плите. На чердаке можно было найти паклю, из которой мы плели кнуты, делали пыжи для бузинных ружей и много еще другого всякой всячины!
Когда дед Тоадер уходил куда-нибудь, я снимал с чердака его лук, изо всех сил натягивал и стрелял в цель. С тех пор как шеф поста отобрал у старика ружье, он смастерил вязовый лук, с десяток стрел и, вооруженный им, охранял виноградник возле церкви. Прямо как во времена турок.
Теперь бабушка слегла, и мать взяла ее к нам в дом. Дед не захотел переселиться.
- Ишь надумали, коровьи образины! Оставить свой дом и прийти к ним бобом-залеткой! - сердито сказал он маме, подпрыгивая на одной ноге.
Отец в такие разговоры не вмешивался. Мы с ним снимали пшеницу с чердака, укладывали мешки. Отец решил взять на мельницу и немного дедушкиного зерна, и мы зашли к старику. Он пригласил нас в дом на несколько слов с глазу на глаз.
- Вот что, беш-майор... Я позвал тебя, Костаке, чтобы сказать свою волю: виноградник, что возле мельницы и церкви, оставляю Тодерикэ. Так мы порешили со старухой, - сообщил дедушка, сильно взял меня за ухо и усадил за трехногий столик. - А делянку в долине - Никэ. Так и знайте. Я ж с того света не приду к вам с поучениями. Ну, чего ждете, калачей? Садитесь за стол!
На круглом столике лежало два поломанных калача и высился кувшин вина, перекипяченного с сахаром. Недавно дед просеивал пшеницу у попа, за что и удостоился нескольких черствых калачей. Все-таки они были очень вкусные. Мы макали ломти в горячее вино, и они набухали, словно губки. Когда бабушка заболевала, кипяченое вино и сухари были единственной пищей старика. Хоть жги его свечой, в чужом доме есть не станет, разве что изредка зайдет одолжить хлеба, нарежет ломтями, высушит, пока не зарумянится на плите. Но теперь, получив поповские калачи, даже хлеба у нас не берет.
Придет проведать старуху и почти каждый раз ужас как сердится на нее за ее сны - тут же убегает, семеня и прихрамывая, потом целый день чистит снег, чтобы остыть. Скучно ему не было. Дед Андрей заходил в гости чуть не каждый день, иногда и я приходил к нему ночевать. Правда, какой уж это был сон. Только засну, тут же просыпаюсь от скрипа лавки и стариковского бормотанья и не могу понять, то ли он наяву сам с собой говорит, то ли спросонья. Проклинал дед свои старые кости, просил у бога смерти. Потом вздыхал все тише и тише и наконец засыпал, поскрипывая стариковскими, с оскоминой от терпкого вина зубами. Зато храпел он так, что, казалось, рядом кипит кастрюля с голубцами...
Просыпался дед ни свет ни заря. Приносил кувшин вина и переливал в горшок, разжигал плиту несколькими ветками калины, отсчитывал кусочки сахара, бросал их в вино. И не отходил ни на шаг, караулил, чтобы не убежало. У него вино всегда хорошее, не разбавленное "святой водицей", то и дело воспламенялась от огня красная пена, и надо было зорко наблюдать.
В тот день, когда мы отправлялись на мельницу, старик был жутко зол. Надо же было такому случиться: у него, знатного охотника, во дворе зайцы за ночь обгрызли кору на яблонях. Прямо издевательство!
Что с того, что деревца молодые? Кому-нибудь да доведется отведать их плоды. Глядишь, помянут добрым словом старика, когда деревья станут гнуться от яблок.
Пришел дед Андрей с увязавшейся за ним лохматой собакой. Старик все еще бранил белый свет, шефа поста и законы, которые велят отбирать ружья у мужиков.
- Ха, а зайцы будут меня заживо обгладывать! Я, охотник, сиди сложа руки, беш-майор. Тьфу! Коровья образина!
Быть может вспоминая молодые годы, кричал бабушке:
- Эй, Домника! Поставь казанок и приготовь кукурузную крупу... Если увидишь, что возвращаюсь без зайца, бросай ее в казанок.
Как знать, произносил он в молодости эти слова или просто Кукоара их приписывает ему.
Во всяком случае, у сельчан появился новый повод подшучивать над дедом Тоадером. Горе-охотник! Зайцы шастают под носом...
- Слушай, Костаке, ты все равно едешь на мельницу, узнай, может, у кого удастся купить хоть завалящее ружьишко. Так и скажи, завалящее. Если нет, потолкуй, беш-майор, с немцем: вдруг возьмется смастерить. У него башка работает, одно слово: немец! Передай ему: отблагодарю... Сволочь!..