- Что, отец твой спал?
- Нет, не спал.
- Странно, как же он расщедрился?
- Я сказал, что в училище надо...
- За находчивость ты заслужил комнату в помещичьих покоях.
- Не надо...
- Нет, надо. Сколько вы будете валяться в кухне? В этом селе полно пустых домов.
- Ночью выпадет роса... А утром мы ходим в сад за яблоками... Ноги пачкаем. В росе... в грязи...
- Экий ты ушлый... Ничего... Я из тебя наставника сделаю!
Я догадывался, почему Фэникэ непременно хотел перевести меня и своего братца в помещичьи покои. Сам он в гвардии его величества отработал немало нарядов, начистил офицерам не одну пару сапог. Теперь ему хотелось помуштровать родственника и меня. Заставить нас мыть полы. Что ж, интересно, как это у него получится!
2
Фэникэ открыл свой военный ранец и смотрел в зеркало. Напудрился, поправил узел галстука, военное кепи. Потом стал начищать кокарду, пуговицы кителя. Вскоре они ослепительно засияли.
- Ну, теперь можно идти.
- Фуражку тоже берешь?
- Забыл я, Фрунзэ! Все машинально делаю. С пяти лет одни и те же движения... В один и тот же час... Черт бы побрал такую жизнь!
Он снял кепи, снова сел к зеркалу, пригладил волосы. Кому-то Фэникэ хотел понравиться.
Кончиком языка он нащупывал щербатый зуб, сломанный во время путча в королевском дворце. Фэникэ был тогда сброшен со второго этажа и поплатился всего лишь клыком.
Поводив языком по зубам, он начал ругаться - многоэтажно, как умеют только военные, сызмальства евшие кашу из армейского котелка. По брани можно было понять, что ему обещали вставить золотой зуб и не сдержали слова.
Отведя душу, Фэникэ вынул военные документы и стал их разглаживать ладонью на колене.
- Прощай, военная карьера. Будь ты неладна! Фэникэ Гылкэ рвет на части проездной лист и едет в Резину за комсомольским билетом!
Обрывки разлетелись по помещичьему дому, как мотыльки. И Фэникэ кружился среди них в сумасшедшем танце. Кружился, кружился... пока не столкнулся с двоюродным братом. Из глаз посыпались искры. Фэникэ снова стал ругаться.
- Забавно: чем тупей человек, тем тверже у него голова!
- Прости, Фэникэ, я же не виноват...
- Ладно, пошли. Наша комсомольская секретарша, наверно, уже заждалась.
Сдается мне, ради нее так щеголевато наряжался Фэникэ. Армейская служба сделала его довольно наглым. Подкатывался он со своими галантными комплиментами, солдатскими анекдотами и бесконечными "целую ручку, сударыня" даже к нашим преподавательницам. И, как ни странно, пользовался у них симпатией. Он был высокий, хорошо сложен. Одевался всегда опрятно. В танцах никто из нас не мог с ним сравниться.
Когда мы пришли в училище, народ уже был в сборе. Ребята восхищались гимнастическим искусством одного из наших преподавателей - математика из группы Фэникэ, коренастого парня с толстой шеей, тонкой талией и плечами атлета.
Фэникэ улучил момент и тоже подошел к турнику. Начал крутить "солнце". При этом почти все время не сводил глаз с нашей вожатой. Наконец та не выдержала, подошла ко мне и взяла из моих рук китель Фэникэ. Да, у этого парня к девушкам был великолепный подход. Как у цыгана к лошадям.
Даже Захария, один из главных соперников Фэникэ, кончивший семь с половиной классов румынского лицея, слывший эрудитом и на всех переменах беседовавший с преподавателями о международном положении, сник, как цветок тыквы под градом, увидев, что Фэникэ выделывает на турнике. Бедный эрудит удалился с достоинством: не иначе пошел обсуждать с преподавателем международное положение.
А Фэникэ перестал крутиться, мягко и плавно соскочил. Потом вынул из кармана белоснежный платок и вытер слезы восторга у нашей преподавательницы, которая по совместительству была секретарем училищного комсомола. Потом стал обмахиваться тем же платком.
Вероятно, нам уже можно было отправляться в Резину. Захария как раз поймал за пуговицу коренастого математика и стал ему обрисовывать положение в Скандинавских странах. До Резины километров пятнадцать. Думаю, этого расстояния хватит, чтобы Захария успел развить все свои основные тезисы. Что касается меня, то, пройдя железнодорожный тоннель (впервые увидел такое сооружение), я почувствовал, что невероятно устал.
Паразиты "юнкерсы" снова бомбили железнодорожный мост через Днестр. Наши зенитки стреляли, но облачка разрывов стояли над самолетами как зонтики, защищающие их от солнца. Все же мост через Днестр хорошо охранялся зенитчиками, и немцам не удалось ни разу попасть в него. Хотя бомбили довольно часто, особенно на рассвете. Теперь весь груз "юнкерсы" высыпали на каменную гору за селом Чорна. Нам приказали спрятаться в посевах и ждать конца налета.
Мы с другими парнями оказались на винограднике. Поели вдоволь зеленого горошка, посеянного между рядами... Если на обратном пути нас настигнет еще одна бомбежка, бедному крестьянину придется на будущий год покупать горох на базаре.
В комсомол мы готовились месяца полтора. Но приняли нас одного за другим, без заминки.
Только Захарию немного помучили. Затеял он разговор о международном положении стран Черноморского бассейна и совсем увяз в балканской политике. Секретарь по пропаганде товарищ Томуш объяснил Захарии, чего он недопонимает...
Мы бережно дышали на непросохшую тушь собственных подписей, рассматривали подпись секретаря уездного комитета комсомола. Два красивых алых ордена смотрели на нас из открытого билета.
Только Фэникэ был зол. Что за люди собрались в укоме... Первый секретарь хромой, второй хромой, наконец третий тоже хромой.
- Но, понимаешь, у них, наверно, заслуги...
- Это я и сам знаю. Ты, сударь, скажи, зачем они подтверждают пропаганду, которую мне все время вдалбливали в казарме? На антисоветских плакатах большевиков изображали с рогами и хвостом. Хромцы, калеки целуются с самим дьяволом!
- Они же комсомольцы-фронтовики, раненые, чего ты хочешь? Тут тебе не королевская гвардия! - накинулся Захария на Фэникэ.
В заключение нас пригласили в длинный-длинный кабинет первого секретаря и поздравили с приемом в комсомол.
- Где должен хранить свой комсомольский билет член Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодежи? - спросил товарищ Томуш.