Конокар или нет - это мы еще посмотрим! А пока что я сбегал в школу, стал рыться в книгах, присланных из Ленинграда, чтобы узнать, кто такой Аристотель и что за штука эта анархия. Таков уж человек: не терпится ему узнать, как его обругали. Я нашел анархию и анархизм. Это была длинная история. И не по моим зубам. С Аристотелем проще. Был он человек, как все люди. Сделал много добрых дел. В логике, психологии и медицине. Только с философией не справился. Соскользнул на боковую дорожку и попал в болото идеализма. Надо поискать и слово "идеализм". Но тут дверь учительской открыл дед Петраке. Поставил клюку в угол, хрипло сказал:
- Доброго времени!
- Доброго, дед Петраке.
Зимой старик редко выбирался из своей берлоги. Холод переносил с трудом. Грелся у печки. Сосал лапу, как медведь, говорил дед. Из хаты его выгоняли только чрезвычайные обстоятельства. Болезнь Ирины Негарэ. Или кого-нибудь из ее детей. С тех пор как Митря опять был на фронте, он чаще заходил к ней - узнавать, что парень пишет с "позиции", как старик называл фронт.
Дед Петраке сидел молча. Мог молчать целую вечность. Но я чувствовал, что он ко мне по делу.
- Ну, как ваша жизнь?
- Понемножку, тянем лямку.
- Что Митря пишет?
- Жив-здоров.
В учительской тесно, тепло. Угрелась стариковская одежда. Запахло влажной овчиной, одеждой чабана.
- Вы ко мне, дед Петраке?
- Да, к вам...
- Письмо Митре написать хотите?
- Нет.
- А по какому делу?
- Я вам за это гектар земли обработаю... Не даром прошу...
- Что именно?
- Будь конокаром...
- Вот оно что...
- Люди тратятся на свадьбу. Должно же быть красиво, по-людски.
- Каждый думает о своем благе.
- Нет. Так оно лучше.
- Обо мне никто не думает.
- Думают... Даже девушки...
- Гм.
- Но так лучше. Что было, то забава... Время сгладит...
- Она так думает? Или вы?
- Так лучше.
- Передайте: буду конокаром!
- Покорно благодарим...
- Без гектара...
- Без... Ладно, пусть без...
Дед Петраке грузно поднялся, взял посох в углу. Пошел, широко расставляя ноги. Положив руку на клямку двери, обернулся.
- Доброго времени... Тебе за это воздастся.
Ладно. Пообещал. Да... но можно ли мне? Я же комсорг, учитель. И вдруг конокар на свадьбе! Ко всем моим бедам этой только не хватало. Не-не-не! - как говорит дедушка.
Поеду-ка я к Шеремету. Узнаю, что там в книгах сказано на этот счет. У меня есть права... но, как сказал Аристотель, еще и обязанности перед обществом. Я бы пошел за советом к товарищу Синице - он здорово умел сближаться с людьми, и его очень любили комсомольцы. О многом спрашивали без стеснения. Но мой вопрос был особенно щепетильный. И вот почему.
Товарищу Синице очень нравились народные празднества. Он был завсегдатаем на свадьбах, крестинах, на всех учительских торжествах, балах. Из любви к обычаям даже на посиделки заглядывал. И не притворялся, не разыгрывал из себя "народника". Такая была натура.
Однажды он попал ко всенощной в Старо-Теленештскую церковь. Поп в знак признательности подарил ему пару калачей. Чудесные калачи! И ведерко красных яиц.
Шут знает, как разнюхали про батюшкино подношение. Болтали на всех углах. И бедный Георгий Васильевич, молодой член партии, прошел боевое крещение - получил первое взыскание: выговор с занесением в личное дело. И в придачу изрядный нагоняй от товарища Шеремета.
Наверно, Георгий Васильевич Синица после этого тоже рылся в словаре...
Я робко вошел в кабинет Алексея Иосифовича. Что-то пробормотал под нос.
- Пришел! Что же, я должен сам угадать, по какому ты делу?
- Хочу спросить. Можно мне быть конокаром на свадьбе?
- К комсомольскому богу обращался?
- Нет, не заходил.
- Плохо, что не заходил! - усмехнулся Шеремет.
Затем стал серьезным.
- Кто женится?
- Один наш учитель.
- Комсомолец?
- Да.
- А она?
- Нет. Из нашего же села. Мать у нее набожная... По монастырям ездит. А брат комсомолец. Партизан... Теперь на фронте.
- А-а-а, Негарэ?
- Да.
- Что же... ты комсомольский секретарь. Где комсомольцы, там и ты должен быть. Учитель, говоришь?
- Учитель.
- Поп их не венчает?
- Откуда я знаю?
- Как же так? Пришел и даже не знаешь, какая будет свадьба?
- Нет у меня ни малейшего желания быть на этом торжестве.
- Да... но ты должен быть среди молодежи. И в случае чего не поддаваться влиянию. Наоборот, убеди их устроить настоящую свадьбу. Вы, комсомольцы, задавайте тон.
Шеремет снял трубку, позвонил товарищу Синице. Того на месте не оказалось.
- Ладно, переговорю я с Георгием Васильевичем. А лично хотел бы тебе посоветовать: устройте хорошую комсомольскую свадьбу, чтобы о ней молва пошла... Женится учитель, комсомолец. Так можно ли позволить, чтобы старики вас тащили по церквам? Хорошо, что ты приехал. Считай, что организация свадьбы - твое партийное поручение.
Везет же мне! Куда ни кинь, везде клин. Теперь надо подумать о Викиной матери. У нее свои прихоти. Нет, одно из двух: либо комсомольская свадьба, либо венчание без конокара!
Я позвал Прокопия Ивановича в дом бади Василе и выложил ему условие. Вдобавок потребовал, чтобы он одолжил коня у Вырлана. Не буду же я конокаром на нашей кляче, что еле переставляет ноги. Прокопий живет на квартире у Вырлана, вместе хлеб пекут, чтят друг друга - вот пусть и попросит коня.
- Сделаем все по-людски...
Дедушка дома метал громы и молнии. Невеста пришла одолжить бабушкины глиняные горшки. Добрые горшки, известные всей Кукоаре, как и старухины заговоры. Оплетенные проволокой, пропитанные жиром, сохраненные в сухости, в печи.
Теперь старик с трудом вытаскивал их: наполнились золой, паутиной.
Глаза его сверкали. Гулкий голос, как церковный колокол, гудел на всю околицу:
- Ишь... замуж надумала!.. Коровья образина!.. Хвост дерет... Налижется медвежьего меда... А я паутины наберусь!..
Вика смеялась. И теперь была очень похожей на Митрю. Она отдалилась от меня. Я это понял.
- Знаешь, я буду конокаром.
- Кто бы мог подумать...
- Но при одном условии: чтобы не было венчания в церкви.
- Ну, посмотрим.
- Черт возьми! Еще смеешься?.. Или не на всю жизнь надеваешь ярмо?