— Давай сходим к Мрачни и попросим его погадать на картах, — улыбнулась она, прижимаясь ко мне. — Мне кажется, он достаточно умён, чтобы помочь нам. Ну, если только ты не станешь ревновать меня к этому чудаку.
Упоминание Мрачни подействовало мне на нервы.
— Не стану я с ним разговаривать, — буркнул я, заполняя лёгкие сигаретным дымом.
— Почему? Всё равно ты не знаешь, что делать.
— Потому что он мой соперник.
— Соперник?
— Да. Я его терпеть не могу. Меня бесит в нём абсолютно всё. И особенно то, что ты предлагаешь его ум в качестве альтернативы моему. Мне не нужна помощь дурацких карт, я сам справлюсь. Даже если сейчас я не способен раскрыть дело, то я стану лучше, достигну идеала, чтобы у тебя не осталось никаких сомнений. И уж точно я не желаю, чтобы ты сравнивала меня с ним, потому что я выше этого.
Маскова нахмурилась:
— Чего ты взъелся? Тебе так важно, чтобы тебя считали лучшим? Ради чего? Это ведь глупо, ты всё равно никогда не сможешь достичь идеала.
— Но я хотя бы попытаюсь. Ценой жизни, но попытаюсь. Идеальные обстоятельства, чтобы думать об этом. Я всегда мечтал об этом, всегда стремился к возвышению над другими за счёт развития собственных качеств. Ушёл ли я далеко? Да не особо, просто написал несколько книг, которые распродались сумасшедшим тиражом. Но это не сделало меня лучше. Я вообще не считаю свою карьеру писателя чем-то достойным упоминания. Всё это глупости. А помимо них у меня ничего нет. И это меня бесит, заставляет ненавидеть себя, поскольку каждый раз, когда ты говоришь о других мужчинах, когда подмечаешь их качества, мне будет становится тошно от самого себя. Это особая форма ревности, напоминающая досаду, нежелание признавать, что есть нечто такое, чего ты не знаешь или не умеешь. И что это нечто есть у тех, кого ты упоминаешь. Упрямство, которое отравляет мне жизнь и заставляет бегать в колесе за собственным хвостом. Потому что я постоянно хочу быть лучше, хочу знать больше, хочу быть хорошим человеком… Но все желания для меня — как марафон, бесконечное соперничество со всем миром. Я просто не в состоянии смириться с мыслью, что я могу быть в чём-то лучшим, а в чём-то худшим. Даже если это что-то мне вообще не нужно, не могу я это вот так оставить. Оно будет висеть внутри меня сломанной деталью единого механизма. Я хочу пытаться, потому что больше мне ничего не остаётся в этой жизни. Кроме тебя. Тебя, которую я так неожиданно нашёл и оттого так сильно боюсь потерять. Боюсь быть слабым рядом с тобой, боюсь показаться не таким… хорошим, как ты того заслуживаешь. Всё это давит на меня и заставляет нервничать каждый раз, когда ты упоминаешь Мрачни или кого-то подобного. В такие моменты мне кажется, что ты сравниваешь меня с ним, будто бы проводишь аукцион или выбираешь самое лучшее предложение на рынке. И тогда я хочу быть лучшим предложением, лучшим во всём, поскольку не знаю, как ещё я могу удержать тебя рядом с собой. Ведь если тебе не захочется сравнивать, выбирать и искать альтернативу, то я выиграю в этом нелепом соревновании. Справедливо ли поступать так с тобой? Нет, конечно, но я ничего не могу пока с этим поделать.
Я устало вздохнул, посмотрел на Маскову. Она молча сверлила меня взглядом. Тогда я продолжил:
— Понимаешь, я ни в чём не могу быть уверен касательно наших отношений. Я знаю о тебе преступно мало, ты знаешь обо мне тоже не больше. У нас нет никаких гарантий, никакого контроля. Все наши отношения строятся на доверии из воздуха, только на словах, мечтах и планах, вере в лучший мир без Апокалипсиса. Думаю, ты не видишь в этом проблем в силу характера. Но я человек крайне рефлексирующий, эмпатичный, тревожный, ранимый и ревнивый, а ещё люблю рубить всё, что потенциально может причинить мне страдания, которые я уже переживал. Я пытаюсь контролировать ситуацию, пытаюсь заранее просчитать все варианты. Я долго думал о том, почему мне так важно вот это чувство контроля над всем и вся. Почему мне так важно обладать человеком или предметом? Хотя бы условно. И я понял, что всё тянется из детства. Живя с родителями, у меня до совершеннолетия не было ничего по-настоящему своего. У меня постепенно отбирали вообще всё: потому что плохо учился, потому что плохо себя вёл, потому что грубил или потому что забыл помыть пол у себя в комнате. Они всегда находили новые причины, из года в год лишая меня прав обладать хоть чем-то, пока наконец не добились того, что я перестал верить в контроль, потерял чувство уверенности в завтрашнем дне. Я засыпал и гадал, чего лишусь на следующий день? Что ещё они у меня отберут? Книги? Пластинки? Вынесут кровать, чтобы я спал на полу? Эта паранойя научила меня привязываться к вещам особенно сильно. Стоило чему-то новому попасть ко мне в руки, как я тут же пытался как можно скорее вытащить из этого всё, выпотрошить, извлечь внутренности, пока ещё не поздно, пока ещё у меня есть контроль. Я перестал рассчитывать на что-либо, перестал надеяться и ждать. Я смирился с мыслью, что вещи вокруг меня приходят и быстро уходят, пропадают навсегда. И самое страшное — я никак не могу на это повлиять. У меня нет никакого контроля над ситуацией, над собственной жизнью. События происходили в произвольном порядке, а я окончательно впал в отчаяние, когда понял, что у меня вообще ничего не осталось. Сравнивая себя со сверстниками, я лишь сильнее убедился в этом. Я был всюду отстающим, ничего не умел и ничем не интересовался, потому что не мог даже, не знаю, спокойно почитать книгу, оставить её на ночь с закладкой, поскольку утром родители могли забрать её, назвать хернёй и выбросить или просто, как они это называли, «конфисковать». Я не мог это контролировать, но всегда пытался, каждый раз стремился к чему-то, безнадёжно утрачивая контроль. А когда я решил, что, мол, плевать, я потерял абсолютно всё, пускай угрожают чем хотят, родители лишь напомнили, что мне всё ещё есть что терять. И они были правы. С ними я превратился в безвольного героя Кафки, у которого нет ничего стоящего его жизни и борьбы. Именно поэтому, освободившись из-под их гнёта, я вступил в состязание со всем миром — мне необходимо было вернуть контроль над собой, доказать, что даже при такой задержке в развитии я могу стать идеальным. Всю свою жизнь с родителями я подмечал слабости своих врагов, учился на чужих ошибках, а когда вырос — нанёс им удар в спину, стал делать всё наперекор, дабы вернуть контроль и стать лучше. Мне было важно догнать и перегнать тех, у кого с рождения было всё необходимое. Я чувствовал себя ущербным, чувствовал, что потерял так много времени по вине идиотского воспитания своих родителей. Но даже так мне захотелось стать лучше, захотелось научиться всему, захотелось объять весь мир, высосать из него всё, впитать опыт, которого я был лишён. Я пустился во все тяжкие, превратился в одержимого контролем и идеалом человека, готового прорываться сквозь тернии к звёздам, лишь бы доказать самому себе, что ещё не всё потеряно. И когда я встречал людей, подобных тебе, то тоже цеплялся за них, боялся, что вот сейчас, вот уже завтра явятся мои родители и отберут их у меня. Или что ещё страшнее — они сами уйдут от меня, когда поймут, что я не идеален, что я во всём проигрываю тем, кого родители не лишили детства и юношества. И остаётся мне лишь компенсировать эти страхи вечной погоней за сумеречным образом идеального Дамиана Кровника — человека, который никогда не существовал. Как такой человек должен воспринимать твои слова? Не иначе как предупреждение, даже если это был невинный вопрос, предложение или ещё что. Я всегда стремлюсь к контролю, стремлюсь к хоть какой-то надёжности, стабильности, вере в то, что человек останется со мной, ведь я не тот, кто может похвастаться каждодневными знакомствами и широким кругом друзей. Даже несмотря на свою прошлую далеко не бедную жизнь. Я писатель, я не хочу домысливать контекст чужих слов… В общем да, я понимаю, что легко могу тебя потерять. Ты никак ко мне не привязана и можешь общаться с кем угодно, заводить подобные отношения хоть каждый день, даже если всё это лишь мои параноидальные фантазии. Это меня расстраивает, заставляет ненавидеть самого себя за такую мнительность. Ведь правда в том, что я пытаюсь быть лучше во всём, особенно в отношениях с людьми, но постоянно что-то идёт не так, а я даже не понимаю, что именно, где я ошибся и в чём не прав. Но теперь всё это можно делить на ноль — за окном конец света, который решил добить меня.