Ирина Петровна унаследовала таланты родителей: свободно говорила, читала и писала на четырех — французском, английском, немецком и испанском — языках, и в НИИ, где она работала лаборанткой, переводила на русский статьи из зарубежных научных журналов.
О, родительская квартира — тихая и надежная пристань! Еще не известно, решилась ли бы она, Ирина Петровна, так круто изменить течение своей жизни, если бы не была уверена, что здесь ее примут, успокоят и выходят, если бы не шмыгала тихой беленькой мышкой ее старенькая мать. Всю-то жизнь она прокопошилась со своими языками, ни от кого ничего не брала, зла не делала, незаметной была, и кажется, что она и в самом деле превратилась в мышку, в деятельную, неунывающую, но мышку, — но почему же при взгляде на нее не возникает даже намека на скорбное ощущение о напрасно прожитой жизни? Напротив. Возникает уверенность, что если кто и жил по-настоящему, так это она, эта старомодная старушка, обожавшая пользоваться допотопными шляпками с перьями и вуальками, шалями и даже лорнетом. В лорнет она пристально и строго рассматривала изысканно завершенные цветы-камнеломки в цветниках Ботанического сада, который посещала каждый день…
Ботанический сад. Он был рядом, по другую сторону дома, через улицу. Вот куда стоит пойти в теперешнем бесчувственном, амебном состоянии. Еще вчера, по приезде из военного городка, Ирина Петровна подумала об этом. Поманило что-то из давнего, почти забытого, смутило душу.
Выпив чашку крепкого ароматного чая — только дома и получался такой вкусный чай, — Ирина Петровна надела легкий светлый плащ, поправила перед большим, в рост человека, зеркалом пышные еще, каштановые волосы, очень серьезно переглянулась со своим отражением и вышла на площадку. Старый, поскрипывающий и вздрагивающий лифт спустил ее с пятого этажа на первый.
Стоял тихий, серенький, теплый день середины мая. Пахло влажной землей, клейкими листочками тополей, сыростью — сеялся, как сквозь самое мелкое ситечко, обыкновеннейший, добродушнейший ленинградский дождик.
Ирина Петровна направилась было к центральному входу, чтобы, купив входной билет, миновать величественный Главный корпус и углубиться в заднюю часть Ботанического сада с его уютными аллеями, маленькими прудами и горбатыми мостиками, с горкой, увенчанной беседкой, но тут ей вспомнилось, как еще школьницей, а затем и студенткой она вместе с подругами (и не только с ними!) проникала в сад через лазейку в ограде со стороны Карповки, тогда еще грязной, не забранной в гранит речонки, и решила теперь повторить то, что когда-то казалось ей само собой разумеющимся.
Но увы: вокруг сада была сооружена новая крепкая ограда. Навсегда исчезла та лазейка, в которую можно было нырнуть от любых житейских огорчений. Нырнуть и очутиться в зеленом раю, где щебечут птицы, отблескивают, как зеркала, темные пруды и где никто и никогда (кроме разве дежурного милиционера, но его так легко разжалобить) не достанет тебя.
Но не могло же такого быть, чтобы не оказалось вообще никакой лазейки. Или нынешняя молодежь не так предприимчива и дерзка, как та, которая давно повзрослела и остепенилась? По-настоящему разволновалась Ирина Петровна, шагая вокруг Ботанического сада и внимательно изучая решетку. Справа наплывали на нее запахи масляных красок, бензина, скипидара и подгнившего подопревшего железа — вся Карповка забита была личными катерами. Возбужденные хозяева готовили свой юркий флот к летней навигации.
Ага, вот она, милая! Умно, тонко сработана. Металлические прутья оттянуты так деликатно, что незаинтересованный взгляд и не отличит этот зазор от других, не нарушенных, зазоров. Не ударила лицом в грязь нынешняя молодежь!..
Забыв осмотреться, Ирина Петровна шагнула к лазейке, легко продвинула в нее свое поджарое тело и очутилась в зеленом сумраке Ботанического сада… перед молоденьким милиционером, зачарованно таращившим на нее свои мальчишески наивные глаза.
— Извиняюсь, — сказала Ирина Петровна и полезла обратно.
Все так же тараща на нее глаза, милиционер задумчиво поднес к пухлым губам свисток и уже надул щеки, но Ирина Петровна остановила его.
— Ради бога не надо! — попросила она, вернувшись обратно в сад. — Возьмите штраф, выпроводите меня вон, только не свистите!