Подойдя к крыльцу дома, девушка неожиданно остановилась и внимательно взглянула на меня. Оробев и совершенно потерявшись, я изобразил случайного прохожего, но она усмехнулась:
— Не притворяйся. Ты же давно идешь за мной.
— Больно надо! — брякнул я и протопал мимо, едва не задев ее плечом.
Через секунду я ругал себя распоследними словами — ну кто меня за язык дернул?.. Сворачивая в переулок, где стоял маленький галантерейный магазин, я оглянулся. Девушки на крыльце уже не было.
— Дураком родился, — пробормотал я, — дураком живешь, дураком женился, дураком умрешь.
И все-таки настроение у меня стало таким, что хоть подцепляй крылья и лети по воздуху. Я вернулся на Заводскую сторону и, прежде чем пойти домой, решил заглянуть к Даниле Петровичу, узнать, не вернулись ли наши из Наттоваракки. Если вернулись, я непременно застану или Юрку, или Герку, или Ваську здесь. Меня обогнала коренастая широкогрудая собака. В ее спокойном уверенном беге, в лихо заломленном кренделем хвосте ощущалось чувство собственного достоинства, быть может, несколько преувеличенное. Это был известный всему городу пес Шарик. Он подбежал к приемному пункту и, поскуливая, стал царапать дверь. Появление Шарика с точностью от одного до двух дней предшествовало очередному запою Данилы Петровича. Я повернул к своему дому.
Нина была на работе. Альбина, положив руки на бедра, с отрешенным видом сидела перед зеркалом, а Татьяна, мурлыкая и пританцовывая, сооружала из густейших и длиннейших волос Альбины замысловатую прическу. Верхняя пуговка короткого халатика Татьяны, как всегда, была незастегнута.
Девушки обрадовались моему возвращению и тут же поведали, что в шкафу хоть шаром покати — ни куска батона, ни ложки кабачковой икры. А потом Татьяна, отставив в стороны розовые с ямочками локотки и лукаво поблескивая голубыми глазами, опушенными рыжими ресницами, вкрадчиво поинтересовалась, не присмотрел ли я себе в больнице подходящую невесту. Это была ее излюбленная тема. Я помалкивал. За два года такой жизни к чему только не привыкнешь.
— А то я приметила тут одну, — развила свою тему Татьяна. — Очень миловидная вдовушка. У меня в тарном дощечки сортирует, на пятнадцать процентов норму перевыполняет. Ударница комтруда, и всего-то годочков семьдесят. А уж шалунья-то, уж говорунья!.. Не возражаешь, если я закину ей удочку?..
Я помалкивал. Пускай мелет, язык без костей. Альбина довольнехонько посмеивалась. На ее голове громоздилась настоящая вавилонская башня из волос, гребенок и заколок, и казалось, что тонкая смуглая шея с родинкой под левым ухом вот-вот надломится над тяжестью этой башни.
— Последний штрих, — торжественно объявила Татьяна и воткнула последнюю шпильку. Затем танцующе отступила, изобразив почтительный реверанс, а Альбина встала и обошла стол, едва не задевая верхушкой башни потолок.
— Хочешь иметь идеальную осанку — поживи месяц о такой прической, — проговорила Татьяна. — А мы тебя с блюдечка кормить будем. Николай Васильевич, вы не желаете быть пажом Альбины Первой?
Я опять промолчал.
— Ой, Алька, совсем из головы вылетело: у меня же свиданка двум паренькам назначена. Одного паренька Евгением именуют. Глаза — сила. Закачаешься. Ты пойдешь со мной. Давай собираться, — сказала Татьяна и выдернула заколку из основания башни. Посыпались гребенки и шпильки. Тяжелая волна волос накрыла Альбину непроницаемым, как шелк, черным с синевой покрывалом. Альбина собрала волосы, разделила их на три равные части и стала ловко плести толстую косу.
Я вышел из комнаты в крохотную прихожую и задернул за собой ситцевую, в желтых цветочках, занавеску. Затем заглянул в шкаф, убедился, что девушки не преувеличивали: кроме горбушки батона и пары ложек кабачковой икры на дне банки в шкафу ничего не было. К возвращению с работы Нины необходимо запастись и свежими батонами, и кабачковой икрой, и чаем с сахаром. Я намазал на горбушку икры и стал есть.
Минут через десять вышли принарядившиеся девушки. Татьяна неожиданно наклонилась и, обдав меня запахом духов «Кармен», которыми любила душиться, откусила от горбушки добрую половину.
— Люблю повеселиться, — доверительно сообщила она. — Особенно пожрать. Семью-восемью батонами в зубах поковырять.
Они вышли. В окно я наблюдал, как они, повизгивая, перебирались по кирпичам на другую сторону улицы, до краев наполненной жидкой грязью.
6. ДАНИЛА ПЕТРОВИЧ
Еще издали я увидел на высоком крыльце гастронома толпу человек в пятнадцать. Кто-то, резко жестикулируя, не давал толпе разойтись. Догадываясь, кто это, и вообще, в чем дело, я приблизился. Пьяный Данила Петрович проповедовал что-то снисходительно, но недоверчиво внимающим ему зевакам. В уголках глаз и губ его скопились желтоватые сгустки. У ног Данилы Петровича сыто и преданно позевывал Шарик.