— Зачем так-то? — повторяла Валя, прижимая к груди книги. — Зачем?..
Мы взошли на горбатый Большой мост. Справа и слева, отражая и дробя огни города, с шумом и звучными внезапными всплесками неслась бурная холодная вода. Валя шагала, как деревянная, и видно было, что обижена так, что еще сильнее уже невозможно было обидеть ее. Тыльными сторонами ладоней она ловила бегущие из глаз слезы. Набухшие губы расползались. Валя пыталась совладать с ними и не могла совладать.
Неожиданно я ощутил на себе чей-то взгляд и резко посмотрел влево: на другой стороне моста, опершись об сиденье велосипеда, стоял Сашка Моряков. Он пристально и с таким состраданием всматривался в Валю, что казалось, и сам вот-вот расплачется. Мне стало не по себе. Мне сделалось еще хуже, когда Сашка перевел свой взгляд на меня: столько презрения, столько всего другого, самого разного, читалось в этом взгляде. Будто Сашка полагал меня ничтожной козявкой, не более.
Наши взгляды столкнулись. Сашка вздернул взлохмаченную ветром голову, сложил губы трубочкой, намереваясь засвистеть; нажал на педаль и, плавно набирая скорость, покатил в город.
Валя ничего не заметила. Прижав книги к груди, она быстро шла, забыв, кажется, что я иду рядом. Я отстал незаметно. Оглушенный тем, что так внезапно и так разом обрушилось на меня, я совершенно растерялся. Что ждет меня завтра в школе? А сегодня вечером? Придет Настя к девятичасовому сеансу в клуб имени С. М. Кирова или она обо всем догадалась и решила, что не стоит?..
8. УТРАЧЕННЫЕ ГРЕЗЫ
Все же в половине девятого я уже стоял у входа в клуб имени С. М. Кирова, поджидая Настю. В кармане у меня паспорт, а в нем два билета. Фильм из тех, на которые дети до шестнадцати лет не допускаются, значит, на контроле будет стоять сам заведующий клубом Домодедов, проверять наличие паспортов. Многие ребята относятся к этому спокойно — надо так надо, — меня же эта процедура каждый раз обижает.
Вот уже без пятнадцати девять, а вот и уж без пяти… Настя появляется тогда, когда я почти уговорил себя, что она не придет. Рядом с ней деловито и уверенно вышагивал Очередной Соискатель. Полное впечатление, что они идут вместе по обоюдному согласию, но нет: Настя, не обращая никакого внимания на своего добровольного провожатого, подходит ко мне. Касса уже закрыта. Но у этого типа достало наглости спросить, не уступлю ли я ему свой билет.
Так и есть: на контроле стоит сам Домодедов. Я извлекаю из внутреннего кармана пиджака паспорт, вкладываю в него билеты. Домодедов, пружиня на носках и грозно прищурившись, смотрит, как мы идем.
В фойе много народу. Кто ест пирожное, кто пьет пиво, вынося кружки из тесного буфета. Мне кажется, что все смотрят на нас. Настя, замечаю я, выше меня. Надо было подложить в ботинки толстые стельки. Я ловлю себя на том, что начинаю сутулиться. А этого-то как раз и не надо. Но выпрямиться я уже не в состоянии. Я делаю вид, будто Настя сама по себе, и я то же самое. Я соображаю, что могу встретить кого-нибудь из учителей. А если здесь девушка с Больничного острова? Я недалек от того, чтобы развернуться и бежать, бежать из клуба.
Домодедов, многозначительно крякнув, берет мой паспорт и нарочито долго рассматривает мою фотографию. Затем, словно спохватившись, что заставляет ждать, отрывает корешок одного билета и кивком предлагает Насте войти в кинозал. Вот мерзавец! Но Настя не уходит, она не из тех, кто бросает товарища в беде. Комом, готовым взорваться в любое мгновение, во мне зреет возмущение.
Домодедов показывает кому-то паспорт и спрашивает, моя ли в нем фотография. Это уж настоящее глумление. Я выхватываю паспорт из волосатой, короткопалой руки Домодедова. Если он осмелится задержать меня, я за себя не ручаюсь.
Из-за спины этого сатрапа возникает Полуянов. Теперь полная хана. Припомнит мне сейчас военрук «Чайный домик», отыграется на мне.
Полуянов наклоняется к правому уху Домодедова и что-то шепчет, затем легонько подталкивает меня в зал. Мы входим и занимаем свои места. Мне очень стыдно перед Настей. Ей и самой, должно быть, нехорошо.
Полуянов садится двумя рядами впереди нас. Какие у него усталые плечи, да и весь он блеклый какой-то, неухоженный. Говорили, что у него умерла жена, от рака как будто, и теперь он живет один, даже детей у него нет — ни сына, ни дочки.
Я решаюсь взглянуть на Настю. Она, посмеиваясь, наблюдает за Домодедовым. И неожиданно я вижу его ее глазами — совсем не страшный, смешно пыжащийся и по-своему даже обаятельный человечек.
И тут в зал входит она — девушка с Больничного острова. Капюшон откинут на спину. Глаза рассеянно блуждают по рядам. В легких сумерках зала девушка выглядит еще прекраснее. И неожиданно наши взгляды встречаются. Что-то изменилось в ее лице — вот вам крест. Она узнала меня. А я сижу рядом с Настей — влип. Каким, должно быть, жалким выгляжу я сейчас…