— У меня к тебе просьба, — говорит Настя, ласково глядя на меня. — Исполнишь?
— Конечно.
— Не надо провожать меня. Ладно?
— Ладно.
Подвывая изношенным мотором, автобус подкатывает к остановке. Настя ныряет в его теплое нутро, жестом требует, чтобы я держался веселее. Отвечаю ей жалкой, вымученной улыбкой. Удовлетворенно кивнув, Настя отворачивается к кондукторше купить билет. Автобус отваливает. На улице ни души. Покачиваются фонари на столбах, и ярко, будто надраенная, сияет луна.
9. СТАРИКОВА
Дверь, настороженно пискнув, отворилась, и в класс, глядя только перед собой, вступила директор школы Старикова. Мы поднялись, стараясь не греметь крышками парт. Клавдия Степановна, касаясь кончиками пальцев одной руки кончиков пальцев другой, что, как мы знали, было признаком ее плохого настроения, медленно отошла от стола к окну. Тишина установилась такая, что слышно было, как за стеной, в соседнем классе, стучал мелок о доску.
В руке Стариковой была общая тетрадь в коричневом коленкоровом переплете — одна из четырех с поэмой Васьки Ямщикова о Лене-Боровке, ходивших по рукам не только в нашей, но и, как доносили слухи, в школе № 2. Кто-то подбросил ее в кабинет Стариковой сразу же после возвращения класса из Наттоваракки. Об этом, двусмысленно как-то усмехаясь, сообщила Клавдия Степановна, войдя пятью минутами раньше. Уж если за «Чайный домик» грозит исключение из школы, то что же ждет Ваську за эту поэму. Сегодня я своими ушами слышал, как первоклашка обратился к своей однокласснице со словами, с которыми обращался в поэме Леня-Боровок к девушке-тунеядке, отданной ему на перевоспитание: «Оказала бы ты мне сердечное внимание, чтобы не было мине телесного страдания».
Безучастно взглянув на свое отражение в темном окне, за которым еще не рассосались утренние сумерки, Старикова перевела свой взгляд на нас так, как переводят луч прожектора с одного предмета на другой. Рубиново взблеснул и погас депутатский значок на отвороте строгого пиджака-жакета мышиного цвета.
— Садитесь, — Старикова шевельнула бледными, в нитку вытянутыми губами.
Мы сели.
— Знаете, что это? — Старикова очертила тетрадью, выставив ее лицевой стороной к классу, плавный полукруг.
Мы знали. И Старикова знала, что знаем. Но, видимо, так уж полагалось строить разговор с нами, чтобы с первых секунд ощутили мы напряжение, сильнее почувствовали значительность момента и как следует прониклись им. Такими-то вот приемами и снискала, должно быть, наш директор славу человека, с которым лучше не связываться.
Потомив нас паузой, Старикова швырнула тетрадь на стол и с брезгливой гримасой на строгом лице спросила:
— А теперь поднимите руку, кто написал эту мерзость.
Вот это да. Тишина в классе сделалась еще напряженней. За стеною опять застучал мелок. При нажимах на доску он поскрипывал, и это вызывало во мне какие-то неприятные ощущения. Тягостное настроение человека, с которым не желают считаться и мнение которого никого не интересует, нахлынуло на меня. Я покосился на Ваську. В зеленых глазах его посверкивали желтые крупинки упрямства и злости, а веснушки на его побледневшем лице стали казаться выпуклыми, как спичечные головки.
— Значит, в десятом «А» классе нет автора этого возмутительного про-из-ве-де-ния? — еще раз осведомилась Старикова, едва заметно и оттого непередаваемо унизительно усмехаясь.
— Да почему возмутительного-то? — неожиданно раздался робкий голос Юрки. — Почему возмутительного-то?
Клавдия Степановна удивленно и недовольно взглянула на Юрку, а по застывшему лицу Стариковой скользнула тень, — будто ей легче стало, что кроме ее голоса в классе прозвучал чей-то еще.
— Вот как. А вы, должно быть, полагаете, что это шедевр доморощенного поэтического искусства? — холодно поинтересовалась она. — Уж не желаете ли вы, Горчаков, примазаться к чужой и очень сомнительной славе?
— Ой, да, может, поэма не у нас и написана! — вставила Галка Пертонен. — Откуда вы знаете? Есть же грамотные и в других классах. Проясните свою мысль!
Старикова нахмурилась. Соображение Галки явно пришлось ей не по вкусу. Безобидным оно было только на первый взгляд. На самом же деле, оно заключало в себе и намек, и вопрос: всей школе известно, что в нашем классе учится тот, кто даже сочинения нередко излагает стихами, так что же вы-то, Галина Михайловна, темните?..