Но Старикова не позволила сбить себя с занятой позиции. Проигнорировав выпад Галки, словно его и не было, и обращаясь к Клавдии Степановне, а не к самому Юрке, она спросила:
— Кажется, Горчаков решил сыграть роль фрондера? Но разве ему эта роль по плечу? Ни внутренние и уж, разумеется, ни внешние данные Горчакова не соответствуют его претензиям на эту роль.
Порхнул чей-то угодливый смешок. В затертом до блеска пиджачке-обдергунчике, в штанах с заплатками на самом выпуклом месте, Юрка и впрямь не тянул на фрондера — словечко это любил употреблять Никита Сергеевич Хрущев на встречах с деятелями литературы и искусства, которые часто транслировались по радио. Судя по смыслу, который вкладывался в это словечко, люди, заслужившие кличку фрондера, не заслуживали ни доверия, ни уважения — ничего не заслуживали.
— Это… не… честно, — облизав пересохшие губы и нахохлившись, произнес Юрка. — Порядочные люди не разговаривают на таком языке.
Класс изумленно замер. Впервые мы слышали такое. Показалось даже, что смутилась и Старикова, хотя ее строгое, с темными подглазьями лицо не дрогнуло ни одним мускулом.
— Ну-ну так. Покорнейше благодарю, Горчаков, за урок хорошего поведения, — произнесла она. — С вами все ясно. Но есть еще коллектив. И я верю в этот коллектив.
Она выражалась так уверенно, так убежденно, что волей-неволей хотелось оправдать ее ожидания, показать, что мы и в самом деле такие разумные и послушные мальчики и девочки, какими она и желает видеть нас.
— Сегодня вам предстоит исполнить свой гражданский долг, — оттолкнув от себя тетрадь с поэмой еще дальше и едва не опрокинув чернильницу-непроливайку, продолжила Старикова. — Обсудить и осудить эту поэму. Ну, и ее автора, конечно, если таковой найдет в себе мужество признаться. Посмотрим, чему мы научили вас за девять лет учебы в стенах этой школы.
«Вот это здорово, — подумал, наверно, не один я. — Как же его исполнить — гражданский долг, если все уж решено за нас — обсудить и осудить?..»
— После уроков прошу не расходиться. Буду с нетерпением ждать результата вашего откровенного разговора, — добавила Старикова. — Как только придете к твердому мнению, дайте мне знать… Еще раз благодарю вас, Горчаков, за урок хорошего поведения.
Снова посмотрев на свое отражение в оконном стекле, директор удалилась из класса, оставив тетрадь с поэмой на столе. Клавдия Степановна, недовольно выдвинув свой упрямый подбородок и осуждающе косясь на Юрку, медленно подошла к столу.
— Нет, знать бы, какой гад подкинул поэму, своими бы руками глаза выцарапала, — во всеуслышание заявила Галка.
— Помолчите-ка, Пертонен, — осекла ее Клавдия Степановна и обратилась к Ваське: — Ямщиков, ну что вы упрямитесь? Покайтесь, скажите, что сваляли дурака без всякой задней мысли. Зачем вам лишние неприятности под самый занавес? Из-за таких пустяков!..
— Вот те раз! — поразилась Галка. — Если пустяки, чего же такой сыр-бор развели? Проясните свою мысль!
С досадой отрезав, что она уже третий год подряд пытается прояснить свои мысли Галке, Клавдия Степановна вопросительно уставилась на Ваську. Веснушки на скуластом лице Васьки сделались еще выпуклее. Матросский бушлат топорщился на приподнятых плечах.
— Не буду, — неуклюже пробормотал Васька. — Что я такого сделал? У нас свобода слова.
— Ну-ну, — проговорила Клавдия Степановна и направилась к дверям. Уже оттолкнув одну половинку, она сказала: — Юра, выйдите на минутку.
Сконфуженно сутулясь, Юрка последовал за ней. Над классом запорхали смешки. Мне рассказывали, что после моего отъезда из Наттоваракки Юрка работал в паре с Клавдией Степановной, и между ними устроились необычные для ученика и учителя отношения — равноправные. Поговаривали даже, что ежели и главенствовал кто на картофельном поле, так это скорее всего был Юрка — его рассудительность и упорство очень по душе пришлись Клавдии Степановне, очень помогли ей удержать класс в повиновении.
Некоторое время каждый сидел молча. Неловко было, стыдно чего-то. Как же осудить поэму, когда она понравилась почти всем.
— Нет, я чего-то недопонимаю, — неожиданно пробормотала Галка, словно бы для себя только. — Ну, признается он, раскается — дальше-то что? Что ни скажи от себя — все не так. Так только то, чему учат. А если я нутром чую, что это — не так. Мне что — молчать?
Сашка и Светка переглянулись, и Сашка покрутил приставленным к виску пальцем, как бы ввинчивая его.
— Вася, а почему бы тебе и в самом деле не признаться? — осторожненько поинтересовалась Светка. — Ты что — трусишь?