— Мы никого не обеляем, — возразила Галка, тряхнув своей гривой, — А зачем столько фотографий? Чтоб мы поверили, и одной хватило бы. Для чего, Сашенька, столько? Чтоб поглумиться? Николаю побольнее сделать? Проясни свою мысль…
Сашка оскорбленно побледнел. Дураку ясно было, как права Галка, как безошибочно уловила, что смущало многих. Перестарался Сашка, и ребята почувствовали это.
— Ничего, — уверенно проговорила Светка. — Посмотрим, как они поведут себя на комсомольском собрании.
Она выражалась о нас так, будто мы были совсем другие, чем она и Сашка, люди, будто чем-то обязанные им.
— Светка, — неожиданно обратился я к ней. — Сказать, какая ты будешь лет через пять-десять?
В классе стало тихо. Это была неодобрительная тишина. Я понял, что сморозил глупость.
— Вот увидите, — презрительно молвила Светка, не глядя в мою сторону. — Он скажет сейчас какую-нибудь пакость. И за него-то вы заступаетесь?
— Ладно, Света, не надо, — проговорил Сашка. — Я же и виноват. Ладно. Принцип на принцип, коли на то пошло. Попомните вы еще этот день.
Думаю, что ему бы нашли, что ответить на эту явную угрозу, но никто не проронил слова, и виноват в этом был только я.
Прозвенел звонок. Все стали готовиться к уроку: доставать нужные тетради, учебники и ручки. Вошла Клавдия Степановна, положила в желобок классной доски мелок, раскрыла журнал успеваемости, выпрямилась, хотела произнести свое обычное: «Садитесь. Кто сегодня дежурный?» — но вместо этого задержала свой взгляд на мне и спросила, кто это так меня разукрасил.
Все посмотрели на меня. Я не знал, что ответить. Тут Сашка вышел из-за своей парты, приблизился к учительскому столу и положил перед классной руководительницей пачку фотографий. Я пожалел, что смалодушничал — не удрал из школы.
Посмотрев одну фотографию, а затем и другую, Клавдия Степановна отложила их в сторону и, как ни в чем не бывало, повела свой урок. Но от меня не ускользнуло, как она расстроилась. Я и сам чувствовал себя хуже некуда. Материал не лез в голову.
— Наплюй, — шепотом посоветовал мне Васька, сидевший сзади меня и выбравший момент, чтоб приблизиться ко мне. — У меня хуже было. Отца пробрали, что плохо следит за мной. Леня-Боровок такое накатал — в тюрьму меня мало засадить.
По окончании урока Клавдия Степановна увела меня с собою в учительскую комнату. Предполагая самое худшее, я решил молчать, но она, заведя меня в каморку при учительской, по-хорошему осведомилась, как все это понимать надо. Я выложился перед нею, как на духу. Оттянув пальцем уголок правого глаза — Клавдия Степановна была близорука, но стеснялась носить очки, — она внимательно следила за выражением моего лица. Выслушав, некоторое время задумчиво стучала по столешнице наманикюренными ногтями, затем позвала из общей комнаты Анатолия Петровича. Я повторил свой рассказ. Они переглянулись, как хорошо понимающие друг друга люди, и разрешили мне уйти, наказав прислать Светку. Несколько ободренный, я отправился в класс. Разбитая губа сильно саднила.
Светка надменно вскинула голову, выслушав меня, с этим же надменным видом пошла в учительскую. Я удивился, заметив, как посерьезнел Сашка. Еще больше удивился я, увидев, в каком состоянии вернулась Светка. Она выглядела растерянной и виноватой.
Прозвенел звонок. Вошел Анатолий Петрович. Вид у него был строже, чем обычно. Положив перед собою журнал и пробежавшись до задней стены и обратно, он решительно потер руки и внимательно взглянул на Сашку.
— Вот что, — заговорил он. — Мы с Клавдией Степановной просмотрели фотографии, представленные вами, Моряков, и тщательно выслушали Пазухина. Знаете, Моряков, вы делаете ложный шаг!
Класс дружно выдал вздох изумления.
— Ваш отец известный всему району человек, — продолжал Анатолий Петрович. — Вы обязаны, как его сын, заботиться о незапятнанности его репутации. А что делаете вы?.. В рассказе Пазухина много таких моментов, которые специально не придумаешь, которые надо самому пережить. А ведь Пазухин не обязан молчать, когда на него клевещут. Пойдут слухи, и репутация вашего отца, Моряков, будет затронута.
Сашка тяжело дышал, косясь на Светку. Должно быть, он и не подозревал, что все можно повернуть подобным образом, и испугался. Но я ошибся.
— Вы поверили словам, — возразил он Анатолию Петровичу. — А у меня свидетели. А о репутации моего отца не беспокойтесь, пожалуйста.