След в след, размеренно и неторопливо, подменяя друг друга на целине, мы двинулись в путь и около девяти часов вышли к околице Наттоваракки. Деревня по самые окна зарылась в обильные снега, но выглядела более обитаемой, чем осенью, — потому, наверно, что в каждой избе хоть одно окно, да светилось желтым теплым светом. Отрадно было смотреть на эти светящиеся окна.
На задах избы тети Нюши была свалена груда березовых комлей.
— Капюшоны натяните, — потребовал Герка, что-то затеяв. Затем постучал в дверь.
— А кто там, не знаю! — донесся из избы знакомый голос. — Заходите, не заперто.
Ссутулившись и раскорячив ноги, первым в узкую дверь протиснулся Герка. Тетя Нюша стояла перед топившейся печью с ухватом в руках.
— Кошелек или жистянка! — прохрипел Герка, неузнаваемо изменив свой голос. — Живо! А то ножичка спробуешь.
— Осподи помилуй! — едва не шмякнулась на пол тетя Нюша. — Кто вы будете, люди добрые?
— Потрепись тут ишшо! Куды сховала кубышку? Живо-живо!..
— Да какая у меня, у рядовой колхозницы, кубышка? — запричитала тетя Нюша, покрепче перехватив ухват. — Умру, дак похоронить не на што. Пожалейте сироту горемычную, люди добрые.
— Жалеть вас ишшо, чокнутых, — пробормотал Герка. — Живодер, вяжи бабу. Тать и Забулдыга, шмонайте кубышку!
Живодером, судя по толчку локтем, назначалось быть мне. Сгорбившись, чтобы не показать лицо, и растопырив руки, будто собираясь ловить курицу, я шагнул к тете Нюше, но зацепился полой плаща за ушат с водой и растянулся на полу.
— Карау-у! — истошно заголосила тетя Нюша и огрела меня ухватом.
Даже сквозь фуфайку и жесткий плащ было больно. Но я стерпел, чтобы не сорвать розыгрыш. Герка, пожалев меня, поспешно откинул капюшон. Тетя Нюша от удивления разинула рот. Ухват еще раз опустился на мою спину.
— Герушка! — всплеснула свободной рукой тетя Нюша. — Ну и наполохали вы меня! А кого я ухватом-то? Ты, Коля?.. Ну, недаром седни кот Матрос намывался: умом думаю — быть гостям… Юра? А это-то што за человек с вами? Где-то я его видела…
Она бесцеремонно всмотрелась в смущенное лицо Данилы Петровича. Не упрекнула бы она, что видела его пьяным. Но тетя Нюша промолчала.
— Да вы, никак, за рыбой приехали? — догадалась она по нашему снаряжению. — А вас обскакали. У нашего предка уже живет один рыбак.
Наевшись рассыпчатой картошки с солеными груздями и напившись чаю с молоком, мы отправились на озеро. Утро стало поярче. Восточная часть неба посветлела, порозовели окрестные поля с заиндевелыми перелесками, выступающими из синей тьмы. Сухой снег смачно хрустел под тяжелыми бахилами.
В лесу с еловых лап то и дело сползали снежные обвалы. А затем белое ровное пространство распахнулось перед нами — мы вышли к озеру. Зимой оно казалось более просторным, чем осенью. У противоположного берега темнели две фигурки рыбаков, уже колдовавших над лунками. Приятное возбуждение овладело нами, и мы шли уже не след в след, как волки, а вольной, широко распахнутой шеренгой.
Дина, наверно, устроилась уже в гостинице и приводит себя в порядок. Неужели еще и суток не прошло с того часа, как мы расстались? И впереди еще такая громада времени.
С полпути мы увидели, что рыбаки снялись со своего места и пошли нам навстречу. Что-то знакомое почудилось мне в одном из них: и в походке развалкой, и в наклоне головы, и в привычке поднимать плечи. И Юрка с Геркой насторожились тоже. Так и есть: бороздя глубокий снег жесткими полами брезентового плаща, брел Полуянов. Рядом с ним вышагивал сын председателя колхоза. Военрук охватил всех нас сразу не очень-то приветливым взглядом.
Мы дружно, но сдержанно поздоровались с ним. Ответив, Полуянов посоветовал нам вернуться, так как там, откуда они шли, клева не было. Но какой же рыбак внемлет совету рыбака же? И что за рыбалка, если где вышел к водоему, там и сел? Самая крупная, самая беспечная рыба плавает там, куда труднее добраться.
Мы отправились дальше. Сын председателя как-то очень заинтересованно проводил меня взглядом.
До противоположного берега осталось метров полста. Первым облюбовал себе место Данила Петрович. Мои снасти лежали в его ящике. Я пристроился шагах в пяти от него. Юрка и Герка расположились поближе к берегу — там, где звенящие на легком ветру стрелы тростника прокалывали крепкий лед.
Раскидав валенками рыхлый снег, я принялся сверлить лунку. Данила Петрович занялся снастями. Вычерпав шумовкой лед из лунок, я припорошил их снежной пудрой и проткнул дырки. Данила Петрович вручил мне удочку и жестяную коробку с мотылем в спитом чае, и мы засели над лунками. Я шевелил пальцем, представляя, как среди коричневых водорослей извивается коралловый, заметный любой рыбе мотыль. Я шевелил, а рыба не спешила соблазняться. Не трогало и у Данилы Петровича. Я посмотрел, как у Юрки с Геркой, и тут в палец будто током стукнуло. Я подсек и осторожно выбрал леску. Из лунки высунулся плотный, будто из меди отлитый, окушок-полосатик. Красные плавники его зардели на белом снегу. По тому, как он зевнул и не закрыл рот, я понял, что мороз усилился.