— Маленькая.
— Это тебе дороже обойдется… Чугунная, говоришь?
— Лучше бы чугунная.
— И это учтем. Приходи часам к четырем, может, что и сморокуем.
Мело сильнее. Куда теперь? Что поделывает сейчас Дина? Я ни на секунду не забывал о ней, она все время как бы шла рядом со мною. Незаметно я очутился у приемного пункта. Внутри его горел свет. Значит, наши вернулись из Наттоваракки. Дверь в пункт была не заперта. Вызвав сварливую перебранку пустых консервных банок, нанизанных на веревку, я вошел в переднюю комнату.
Данила Петрович, посвежевший и повеселевший, сидел за приемной стойкой и читал свежие газеты. Из задней комнаты пахло ухой. Ком из медных смятых окладов от икон лежал на стойке. Оказалось, его припер Леня-Боровок. Он собирался в отпуск в Петрозаводск, ему позарез нужны были деньги. Наверняка он ограбил каких-нибудь несчастных старух, ободрал оклады, а иконы расколол топором. Леня обещал наведываться еще. Я попросил Данилу Петровича узнать, не раздобудет ли Леня мне печку — маленькую, чугунную…
Суматошно забренчали консервные банки. Вошел, ссутулившись, Полуянов, досадливо морщась, натянул веревку, гася бренчание.
— На такой вот ерунде моя разведгруппа засыпалась в марте сорок третьего под Тихвином, — с застарелой горечью в голосе пояснил он. — Два трупа подарили немцам. А я полгода отвалялся в госпитале.
Они, кажется, подружились — Данила Петрович и Полуянов. Это хорошо. Веселее им будет. Чтобы не мешать им, я, нахлобучив шапку, вышел из пункта.
Метель усилилась. Ходить затянутыми скользкой ледяной коркой улицами небезопасно было. Того и гляди, собьет с ног. В четыре часа я толкнул дверь в будку стрелочника. Он встретил меня неприязненно.
— Связался я с тобой, парень, — проворчал он. — Припас я для тебя печку, да пока пропускал «Мурманск — Ереван», кто-то спер ее. Не ты?.. Што теперь делать? С кого спросить убыток?..
Я догадался, что спер-то печку, наверно, Леня-Боровок. Чтобы утешить потрясенного кражей стрелочника, я купил у него мешок каменного угля и отнес его в баркас. Затем отправился к Даниле Петровичу. Догадка моя подтвердилась — печка ждала меня в приемном пункте, и притащил ее Леня-Боровок.
Метель разбушевалась вовсю. Уличные фонари раскачивались, грозя оборваться. Но мне такая сумятица была на руку. Никем не встреченный, я добрался до баркаса, почти полностью занесенного снегом, втащил в него печку и стал устраиваться.
Установив печку в корме, я разогрел ее заранее приготовленными щепками, затем подложил угля. Тяга получилась отличная. Печка быстро нагревалась. В баркасе стало тепло. Я снял пальто и ботинки и вытянулся на подстилке головой к книгам. Их было немного и все стихи. Пушкин, Блок, Смеляков… Я взял Блока и прочел первое попавшееся стихотворение:
«Ночной туман застал меня в дороге. Сквозь чащу леса глянул лунный лик. Усталый конь копытом бил в тревоге — спокойный днем, он к ночи не привык. Угрюмый, неподвижный, полусонный знакомый лес был странен для меня, и я в просвет, луной осеребренный, направил шаг храпящего коня. Туман болотный стелется равниной, но церковь серебрится на холме. Там — за холмом, за рощей, за долиной — мой дом родной скрывается во тьме. Усталый конь быстрее скачет к цели, в чужом селе мерцают огоньки. По сторонам дороги заалели костры пастушьи, словно маяки».
Хорошо. Тут книги Дины, пахнет сеном и жарко топится печка, а над баркасом колышется вьюга, бессильная достать меня, и мне отрадно, как отрадно бывало дома, в Ладве, когда вся наша семья в такие же метельные вечера, как этот, собиралась перед стреляющей лопающимися угольями лежанкой.
И вдруг мне сделалось не по себе. Тревожно и щемяще. Отчего это? Ведь все так хорошо. Да потому и тревожно, что все хорошо. За хорошим ведь непременно последует плохое. И, значит, надо готовить себя к этому.
Мне почудилось, что в однообразное дыхание метели вторглось что-то постороннее. Я напряг слух — вроде бы скрипят чьи-то шаги. Я прикрыл дверцу печки. Хруст прекратился. Доска отошла, и метель швырнула внутрь баркаса снежную россыпь. Я увидел ботики Дины. Затем в широкой щели появилось ее разгоряченное вьюгой настороженно-радостное лицо с темными, изумленно распахнутыми глазами. Ресницы и прядка, выбившаяся из-под вязаной шапочки, были посеребрены инеем.
— Я так и знала, что ты здесь, — оживленно сказала Дина и ловко нырнула в баркас. — Как хорошо-то ту-ут! Ого! Ты уже раздобыл печку? Товарищ работает оперативно. Правда чудесно, что у нас есть такое отличное местечко?.. Ты чем занимался сегодня? Я мыла полы. Бабушка уверяет, что у такого задумчивого юноши, как ты, намерения могут быть только самые серьезные. Она все еще живет представлениями чеховского времени. Но другой такой бабушки, как моя, нет.