Отпрянув, я посмотрел, кто это, и увидел перед собой широкое, добродушно ухмылявшееся лицо Дубинкина.
— Закурить дашь? — простецки, как к закадычному дружку, обратился ко мне Дубинкин.
— Я не курю.
— Не куришь? — страшно удивился Дубинкин. — Ну ты даешь! Такое про него в газетах марают, а он даже не курит… Знаешь, кто будет делегатами от общественности нашей школы на вашем митинге?
Вот это да. На митинге будут даже делегаты. Дело серьезное.
— Кто?
— Рыжий и Динка Лосева. Усек?
Я подтвердил, что усек, и побрел дальше. Опять паршиво сделалось на душе. Почему Дина согласилась стать делегатом? Может быть, ее упросили, обязали, заставили?.. А может, она выступит в нашу защиту?..
Ровно в девять Настя вышла. Очень к лицу ей были и меховая светлая шапка-ушанка и пушистый темный воротник на новом коричневом пальто. Мы отправились куда глаза глядят.
— У меня сейчас такое состояние, будто я выздоравливаю от тяжелой болезни, — заговорила Настя, зажав под мышкой сумочку и стараясь держаться бодро. — Не вообразить, какая я была дура. Я ведь чувствовала, что нельзя мне выходить за него, да самолюбие взыграло. Надо было опалить крылышки…
По горбатому мостику, перекинутому через говорливый порог, мы перешли на остров Старчина. Старинные избы, словно крепости громоздившиеся по покатым скалам, уютно светились окнами. Вытащенные на берег и забранные в леса, ремонтировались и смолились мелкие рыболовецкие суда. Под огромным чаном со смолой тлели крупные угли, подернутые сизой рассыпающейся пленкой пепла. Мы присели на чурбаны, и я подкинул в кострище сухих щепок, во множестве раскиданных вокруг. Вспыхнули трепетные белесые язычки. Они старательно плясали на тонкой синей основе, готовые в любой миг раствориться в морозной тьме.
— Как вспомню эту семейку, жить неохота, — поеживаясь и вобрав голову в воротник, пробормотала Настя. — Свекровь, Руфина Андреевна, заботливая такая. «Что же ты, Настенька, плохо кушаешь?» А сама каждый кусок глазами до рта провожала. Стулья зачехлены, к пианино подойти не смей. В день свадьбы Руфина Андреевна подарила золотое кольцо с каким-то драгоценным камнем, так каждый день ревизию устраивала — цело ли? Однажды я сделала вид, что забыла кольцо на работе, так они ночью заставили меня выйти из дома.
— Где ты подцепила такое сокровище? — с досадой спросил я.
— В библиотечном, — невесело усмехнулась Настя. — На нашем курсе четверо мальчишек было, остальные девчонки — девятнадцать юбок. В него были влюблены все: высокий, глаза, как мокрая черемуха, модно одевался. А главное — говорил как! Что ни выражение, заноси в записную книжку. Мы, дурочки, вообразили: вот будущий общественный деятель. Пройти жизнь рядом с ним — счастье.
— Да-а! — неизвестно для чего вздохнул я, раздражаясь все сильнее.
— Вот тебе и «да», — отозвалась Настя. — Как-то он внушал мне свои принципы. На первом месте в этих принципах — хорошо отутюженный костюм и аккуратно повязанный галстук.
— А люди?
— А люди — рабочий материал.
— Сволочь! — сказал я.
Настя мотнула головой, как при сильном приступе зубной боли.
— Сама я во всем виновата, — с ожесточением пробормотала она. — Дура стоеросовая… Я себя такой испохабленной чувствую. Каждый вечер нагреваю воды, залезаю в ванну… Не помогает. Как мне хочется содрать с себя кожу!..
Она наклонилась, пошарила и подбросила еще щепок. Готовая сомкнуться темнота отступила.
— А знаешь, когда я поняла, что жить так, как я жила, нельзя? — спросила Настя.
Я тут же догадался — когда. В тот день, когда она встретила Дину в книжном магазине на улице Ленина.
— Я встретила одну девочку из нашего города, — словно повторяя ход моей мысли, продолжила Настя. — Она спортсменка. И я увидела себя ее глазами. Боже мой — как мне сделалось стыдно-о!.. Я увидела жалкое существо, потерявшее свое человеческое достоинство, но старательно скрывающее это… Видел бы ты, как брезгливо исказилось ее лицо… Прямо из магазина я отправилась на железнодорожный вокзал, купила билет, послала кольцо с драгоценным камнем бандеролью и уехала… Себя я в себе не видела. Человека в себе не рассмотрела. Вот те, кто на виду, те и люди, и общественные деятели. А они часто спекулянты от какой-нибудь идеи. Откуда это в нас? Кто сделал нам такую прививку? А о н и это четко почувствовали. И уж выжали все, что возможно, да малость просчитались. Я этого высокоидейного Эдика до конца своих дней не забуду. У-х, мразь!.. Человека, Коленька, в себе беречь надо. Не убережешь, забудешь и пропадешь. Да еще тебе и помогут, и часто под видом самой сердечной помощи. Нельзя свое на другого перекладывать, твое за тебя никто не сделает… Слушай?.. Нет… ладно… Пойдем?..